Курская дуга

— Что? Быть готовым? — спрашивал Бунчук и, оторвавшись от трубки, кому-то бросил: — Федотов предупреждает, на горизонте замечены подозрительные клубы пыли…

16

Седлецкий ерзал на лавочке. Ему не терпелось узнать новости. Как назло, Гайдуков долго не возвращался из оперативного отдела.

«Видно, плохи наши дела, — прислушиваясь к бомбежке, размышлял Седлецкий. — Как бы еще не попасть на Курской дуге в «котел»?!»

Мысль об окружении пугала Семена. Поеживаясь, словно от холода, он вспоминал Барышевские болота — топкие, непроходимые. Забрызганные грязью брошенные грузовики. С огромными овчарками рыскающих всюду эсэсовцев. Треск автоматов, крики раненых. Осветительные фонари, ночную бомбежку и неистовое сверканье ракет.

После Барышевского окружения Седлецкий выработал свою тактику.

Выезжая на передовую, он непременно попадал в штаб армии, потом заглядывал в редакцию армейской газеты и, окончательно «уточнив обстановку», ехал отыскивать второй эшелон дивизии.

Первым делом Седлецкий наносил визит в санбат, записывал рассказы раненых пулеметчиков, снайперов, минеров. Сделав «заготовки» для будущих стихов и очерков, он рыскал по второму эшелону, завязывал знакомства с интендантами. Остроумный и находчивый спецкор брал этих людей мертвой хваткой. Консервы, спички, мыло, рис, шоколад, папиросы не переводились у Седлецкого. Ему часто наливали в баклагу спирт, но тут, к удивлению кладовщиков, он говорил:

— Не люблю, когда фляга шумит, как детская погремушка, — и выливал спирт в бочку.

Седлецкий не терпел спиртных напитков.

Закрепившись на рубежах второго эшелона, он делал короткие вылазки в первый. Если там находилось высокое начальство, Седлецкий из кожи лез, искал любой повод представиться. Он молодцевато входил в блиндаж, четко козырял:

— Капитан Седлецкий, поэт, спецкор фронтовой газеты. Пришел получить дальнейшие указания, посоветоваться.

Потом в кругу журналистов, когда вспоминались разные истории, Седлецкий бесцеремонно обрывал рассказчика:

— Ты погоди… — и загадочно улыбался. — Однажды меня принял сам генерал…

Наступала тишина. Все внимательно слушали. И только майор Солонько бросал какую-нибудь шпильку.

Вспомнив о Дмитрии, капитан с яростью раздавил мохнатую гусеницу, переползавшую тропку. «Заносчивый мальчишка… И уже открыто копает мне яму. — Седлецкий старался забыть недавнее редакционное совещание и никак не мог. — Все-таки выставил меня на посмешище этот мальчишка… С ним еще придется столкнуться!.. Я старый боевой конь, с крепкими копытами. Солонько надо проучить, и как следует! Не будь его, — продолжал злиться Седлецкий, — Вера иначе отнеслась бы к моему признанию… Но она еще пожалеет!»

Злость капитан сорвал на шофере.

— Ну-ка, слезай ты с этой дурацкой крыши! — напустился он на Ковинько. — Хватит там торчать. Думаешь, снова бомба попадет в дом командующего? Слезай!

— Что вы, товарищ капитан, у меня и в мыслях такого нет, — нащупывая ногой лестницу, с укоризной отвечал Ковинько.

— Нечего тебе на крыше аистом сидеть. Ты что, воздушного боя не видел? Лишний раз машину проверь да осмотри все. Шины не спустят?

— На полуторке скат новый, как звон. Не подведет. А если с воздуха трахнет, так ничего не попишешь.

— При чем тут звон? Чепуху мелешь, Ковинько.

— О хороших вещах так народ говорит…

Седлецкий подошел к машине.

— Сено-то в кузове как лежит? Бросил охапку и так оставил. Разровнять мудрости не хватило?

— Вот майор Гайдуков идет, — сказал Ковинько, радуясь втайне, что наконец-то он избавится от придирок раздраженного капитана.

Гайдуков отозвал Седлецкого в сторону.

— Семен! Бой гремит ожесточенный. Бомбежка сильней сталинградской. Обстановка: на северном фасе Курского выступа фашисты пытались достигнуть линии наших траншей. Но… безуспешно. Пока отбиты четыре крупных атаки. На юге: танки и пехота Манштейна незначительно вклинились в нашу оборону. Гитлеровцы несут огромные потери.

— На юге все-таки вклинились?..

— Но какой ценой! Метр земли — река крови.

— Все это так… Но сначала узкий танковый клин, а потом широкий прорыв фронта. Ох, эти клинья! Они в печенке сидят, — мрачно заметил Седлецкий и перешел почти на шепот. — Надо трезво обсудить наше положение… Вернее, продвижение на передовые позиции. День — бомбежка. Ночь — надежная союзница бойца…

— Ты предлагаешь выехать ночью?

— Решай сам… — уклонился от прямого ответа Седлецкий.

— Мне надо побывать во многих частях. Я обещал товарищам взять у них материалы и доставить в редакцию. Едем!

— Трус в карты не играет и в бою у него роли нет, — с наигранной веселостью громко сказал Седлецкий. — Ковинько! Заводи полуторку. Вечно ты возишься, капуха — два уха. — И посмотрев прямо в глаза Гайдукову, Семен вздохнул. — Жизнь наша… корреспондентская… Я, Виктор, обижен. Есть все-таки у нашего редактора любимчики. Кому самолет, а кому и колымага…

— Ты чудак! «Любимчики» десять часов под огнем, а мы еще загораем на солнышке.