Куртизанка Сонника

— Ты, может быть, спрашиваешь себя, не заняты ли мои мысли другими женщинами? — продолжал Ганнибал. — Кого же я любил, кроме тебя? Чтобы привязать к себе этих варваров, следующих за мной, чтобы узами родства сблизить их с моими предприятиями, и решился жениться на дочери иберийского царька. И что же — где она? Разве она следует за мной, как ты? Она осталась в Новом Карфагене за пряжей своей пестрой шерсти, и я даже не вспоминаю о ней, и ни на одну минуту меня не увлекла ее девичья красота. Люблю я тебя одну. Только в таких объятиях, как твои, закаленных привычкой к копью, Ганнибал может трепетать от страсти. Будь же достойна его: не думай как прочие женщины; не ищи новых объятий, присоединись ко мне в том, чего я желаю и ненавижу в стремлении назвать мир нашим.

И, как бы воодушевленный собственными словами, африканец со сверкающими глазами приблизился к Асбите, лаская ее руки, шепча ей свои горячие речи.

— Я хочу стать властелином мира, хочу, чтобы на земле существовал только Карфаген, потому что Карфаген — моя родина. Если бы я родился римлянином, то я сделал бы Рим владыкой мира. Я хочу затмить своим именем славу Александра Македонского, стать знаменитее его, завоевать еще больше земель, чем он, и мечтаю о более трудных победах, чем одержанные им над азиатскими народами, изнеженными плодородием почвы и богатством. Рим суров; он гораздо сильнее нашей торговой республики, снедаемой скупостью и удовольствиями; его же рука крепко держит и рукоятку плуга и копье… Кто сладит с Римом?… Александр! Как незавидна его слава! Легко было идти на завоевание мира сыну Филиппа, получив от него в наследство войско, привыкшее к победам, имея за собой покорное государство и с детства пользуясь уроками Аристотеля. Но нелегко Ганнибалу, покинутому родиной, без другой поддержки, кроме той, которую я сам могу найти себе; принужденному одновременно бороться с ожесточенными врагами и с изменой и кознями соотечественников; воспитанному вдали от отца, между хищными купцами, которые, держа меня заложником, старались избегнуть будущих опасностей, заглушая мои воинственные наклонности; не имеющему другого образования, кроме поверхностного занятия греческим языком, которому научил меня спартанец Сосилон. И, несмотря на все это, Ганнибал борется с роком и побеждает его. Если восторгаются завоеваниями Александра в стране солнца, то настанет день, когда весь мир содрогнется, увидев, что я повелеваю самой природой, раздавив людей, перебравшись через высочайшие снега, сдвинув целые горы, чтобы проложить себе дорогу… Взгляни на меня хорошенько, Асбита, и ты убедишься, что так же бесполезно пытаться пробудить в моем сердце человеческие чувства, как смягчить грудь огромного бронзового Молоха, стоящего у нас в Карфагене. Минуту тому назад, в одиночестве своей палатки, я чувствовал себя слабым и падал духом; теперь же, когда говорю с тобой, силы мои восстанавливаются. Взгляни на меня: ты увидишь человека, не боящегося ни людей, ни богов.

— Богов! — воскликнула Асбита. — Ты не боишься, что они тебя накажут?

Громкий, саркастический хохот, в котором слышалось бесконечное презрение, был ответом амазонке.

— Боги! — повторил Ганнибал. — Я живу среди воинов различных народов. Каждый из них поклоняется своим божествам, а скольких, скольких я знаю, не верующих ни в одно… Я же смеюсь над всеми. В Карфагене я поклонялся Молоху; здесь, ты сама видела, я не раз приносил жертвы иберийским божествам, чтобы привлечь на свою сторону народ. Если мне когда-нибудь суждено вступить победителем в тот город, куда постоянно переносятся мои мысли, народ будет рукоплескать мне, видя, как я иду в Капитолий, чтобы возблагодарить его богов… Я верю в одну только силу и ум; у меня один бог-покровитель — война, возвеличивающая человека и дающая ему всемогущество божества. Если бы, став властелином всей земли, я не встретил никого, с кем мог бы воевать, я бы умер, полагая, что мир опустел.

Амазонка грустно опустила голову:

— Я понимаю, что ты никогда не будешь моим, Ганнибал. Ты любишь войну превыше всего и не изменишь ей, доколе жив. Ты хищная птица; с тебя достаточно минутной любви рабыни; тебя удовлетворяет несчастная окровавленная женщина, попадающая во власть твоих солдат, когда они ворвутся в город после приступа. Ты никогда не поймешь любви со всей ее сладостью.

Ганнибал презрительно пожал плечами: