Кузены

Чуть не уронив велосипед, я потрясенно таращусь на свои руки. На меня вдруг обрушивается понимание. Вчера до меня почти дошло, когда я вспомнила фото из кондитерской, но я сопоставила ему неверный образ, подумав о бабушкином лице, наполовину скрытом под шляпкой и застывшем в маске скорби. А нужно было обратить внимание на руки, впервые увиденные мной без перчаток, – морщинистые, с возрастной пигментацией, но ничего больше!

Я запускаю руку в карман – ключ-карта от Кэтминт-хауса на месте. Потом хватаю телефон – всего один процент зарядки, у меня такого еще никогда не было. На несколько сообщений-то, думаю, хватит? Однако я успеваю отправить только одно, дяде Арчеру, и экран гаснет.

Не важно. Я добуду что-нибудь в доказательство своей правоты и тогда всем все расскажу. Вытащив велосипед через калитку, я запрыгиваю на сиденье и устремляюсь вперед.

Глава 24. Джона

Я просыпаюсь от запаха жарящегося бекона, который немедленно вытаскивает меня из кровати. На кухне Арчер стоит у плиты, а Милли сидит за столом, сжимая в руках дымящуюся кружку кофе. Распущенные волосы слегка небрежно ниспадают на одолженную вчера мной футболку.

– Где Обри? – спрашиваю я, занимая место рядом.

– Неясно, – отзывается Арчер, перекладывая бекон щипцами со сковороды на застеленную бумажной салфеткой тарелку. – Здесь ее нет, и она прислала странное сообщение, которое только поднимает еще больше вопросов.

– А что там?

Арчер ставит тарелку на стол рядом со свернутой в трубку местной газетой.

– Она написала: «Родимого пятна не было».

Милли утаскивает ломтик бекона еще прежде, чем Арчер убирает руку. Я беру себе два и интересуюсь:

– И что это значит?

– Сами все утро гадаем. – Милли ломает хрустящую полоску пополам и отщипывает кусочек. – Ну, то есть у самой Обри оно есть, так что… – Она пожимает плечами: – Ей нет смысла писать нам о своем.

Арчер опускается на стул, озабоченно хмурясь.

– Плохо, что она не берет трубку.

– Наверное, телефон сел, – отвечает Милли. – Мой тоже почти разрядился.

Развернув газету, Арчер принимается ее перелистывать.

– Половина новостей о матушке, – бормочет он. – Вот уж по чему я точно не буду скучать, когда уеду.

Милли передергивается.

– Опять про бал пишут?

– Нет. Какая-то картина из ее коллекции продана на «Сотбис» за баснословную сумму. – Он переворачивает страницу. – Вообще-то матушка никогда не разбиралась в искусстве. Вкус у нее был просто ужасный, мы вечно над этим подшучивали. Наверное, Терезе за столько лет все же удалось сделать из нее знатока.

Мы с Милли обмениваемся взглядами, и я вижу на ее лице отражение собственных мыслей: «Снова Тереза!» Вчера мы несколько отвлеклись от этого разговора, но, кажется, она не совсем адекватна. Есть что-то жутковатое в женщине, которая почти все время проводит в стенах особняка у моря и общается только со своей хозяйкой. Однако прежде чем кто-то из нас успевает сказать что-нибудь, в дверь звонят.

Арчер, сдвинув брови, поднимается с места.

– Наверное, Обри.

– А что, разве там заперто? – спрашивает Милли.

– Вряд ли, но… – Не договорив, он выходит из кухни.

Мое внимание тут же переключается обратно на Милли, которая продолжает грызть бекон.

– Привет, – говорю я. От одной мысли, что мы снова одни, по коже пробегает короткий электрический разряд. Пусть даже это всего лишь на минуту.

Милли проглатывает кусочек и отпивает кофе.

– Ну, привет.

– Классная футболка.

– Спасибо. Очень удобная.

Мои глаза опускаются ниже, на ее ноги.

– Должен признаться, у меня возникают всякие… мысли.

– Держи их при себе, – откликается она, однако на губах у нее мелькает улыбка.

Доносящиеся до нас неразличимые голоса становятся громче. В кухне вновь появляется Арчер, а сразу за ним – Хейзел.

– …Простите, что прервала ваш завтрак, – говорит она, потом, заметив нас, виновато машет. – И ваш тоже. Привет, ребята.

– Привет, – отзываемся мы.

Арчер показывает на свободный стул.

– Ничего страшного. Может, присоединишься?

– Нет, спасибо. Я просто хотела отдать вам кое-что… – Она расстегивает большую сумку, висящую на плече, и перебирает содержимое. – Вы спрашивали, нет ли чего-то еще в дедушкиных бумагах, адресованного вам или мне. Я вчера вечером перебрала кучу всего, и вот на этом был приклеен стикер с моим именем, так что – держите.

Хейзел вытягивает лист бумаги и передает Арчеру. Милли подается вперед.

– Что там?

Тот пробегает лист глазами, переворачивает и продолжает читать с другой стороны.

– Похоже, медицинское заключение матушки. И диагноз… – Он осекается и сдвигает брови. – Не может быть. Это какая-то ошибка.

– А? – Милли, привстав, заглядывает через плечо. – Что такое… гипертрофическая кардиомиопатия? – медленно, по слогам произносит она.

– Состояние, когда мышцы сердца аномально утолщены, – отвечает Арчер. – Иногда незначительно, иногда очень сильно – в зависимости от серьезности заболевания. У отца оно было, как выяснилось после смерти. Так что это наверняка ошибка. Просто имена перепутаны – вместо него вписали матушку.

– А когда он умер? – спрашивает Хейзел.

Арчер задумывается.

– В конце девяносто пятого.