Кузина Филлис. Парижская мода в Крэнфорде

– Стало быть, вы уже успели усвоить, что две добродетели разных сортов, каждая из которых видит истину по-своему, могут разойтись друг с другом сильнее, чем добродетель и в меру раскрывшийся порок, ибо последний часто бывает к истине равнодушен?

– Полагаю, всё это метафизика, и такие разговоры могут вам повредить.

– Если человек изъясняется словами, которых вы не понимаете, толкуя о том, чего не понимает он сам, это и в самом деле метафизика. Кажется, такое определение дал ей великий шут?[13]

– Этого я не знаю. Знаю, однако, что вам лучше лечь в постель. А ещё я хотел у вас спросить, в котором часу мы завтра отправимся. Я должен буду пойти к Хепуорту, чтобы он отослал те письма, о которых мы говорили.

– Дождёмся утра. Тогда и увидим, – ответил мой патрон.

Вялость и нерешительность его тона свидетельствовали о чрезмерной усталости, и я поспешил удалиться. Следующий день выдался именно такой, каким и надлежало быть погожему июньскому дню. Солнце оживило мистера Холдсворта и подкрепило его силы, вместе с которыми к нему вернулось желание ехать: теперь ему не терпелось отправиться на Хоуп-Фарм поскорее. Я опасался, что мы прибудем слишком рано, когда нас ещё не ждут, но с той неукротимой энергией, которой преисполнился в то утро мой начальник, решительно ничего нельзя было поделать. Мы подошли к пасторскому дому прежде, чем на тенистой стороне деревенской дороги успела обсохнуть роса. У закрытой боковой двери лежал, нежась на солнце, спущенный с цепи огромный пёс Пират. То, что дверь заперта, меня удивило: летом она обыкновенно бывала распахнута с утра и до вечера. Но и теперь её затворили лишь на щеколду, отодвинув которую я заглянул внутрь. Собака наградила меня взглядом, сочетавшим подозрительность с доверчивостью. Комната оказалась пустой.

– Ума не приложу, где они, – сказал я своему спутнику. – Но вы пройдите и сядьте: вы, должно быть, устали с дороги.

– Вовсе нет. Этот сладкий ароматный воздух лучше тысячи микстур, а в комнате душно и пахнет золой. Скажите лучше, что мы предпримем.

– Заглянем в кухню и спросим у Бетти, куда ушли хозяева.

Мы обогнули дом и вошли на скотный двор в сопровождении Пирата, которым, очевидно, двигало чувство долга. Бетти мыла кастрюли из-под молока в холодной ключевой воде, которая, журча, стекала тонкой струйкой в каменную лохань. В такой прекрасный день почти вся кухонная работа делалась на свежем воздухе.

– Ах, надо же! – воскликнула Бетти. – А хозяин с хозяйкой в Хорнби. Не думали они, что вы придёте так рано. У миссис Хольман есть в городе кое-какие дела. Вот она и решила, что сходит туда, а к обеду вернётся.

– К обеду нас разве не ждали?

– И ждали, и нет. Хозяйка сказала, что, ежели вы не приедете, мы обойдёмся холодной ягнятиной, а если приедете, то приготовим цыплёнка и грудинку. Пойду-ка я займусь этим, а то грудинка варится долго.

– Филлис тоже ушла? – спросил я, бросив взгляд на мистера Холдсворта, который тем временем уже успел завязать дружбу с Пиратом.

– Нет. Она где-то тут, недалеко. Может, в огороде, горох собирает.

– Идёмте туда, – сказал мистер Холдсворт, вдруг прекратив играть с собакой.

Огородик Хольманов был в той поре, когда обильный урожай овощей и фруктов – ещё не данность, но уже предчувствие. За этим клочком земли хозяева, пожалуй, ухаживали не так рьяно, как за прочими своими владениями, и всё же он казался ухоженнее большинства фермерских огородов: по обеим сторонам гравийных дорожек пестрели цветы, старая стена, защищавшая насаждения от северного ветра, почти скрылась от глаз за зеленью плодовых деревьев не самого плохого сорта. На откосе, ведущем к рыбному пруду, тесно и словно бы наугад, безо всякого плана, расположились большие клубничные грядки, малиновые заросли и розовые кусты. От главной дорожки тянулись нити, к которым подвязан был горох. Над ним, склонившись, хлопотала Филлис. Как только шуршание гравия под нашими ногами достигло её слуха, она выпрямилась и с секунду неподвижно стояла, ладонью заслонив глаза от солнца, а затем медленно к нам приблизилась, слегка раскрасневшаяся от видимого смущения. Никогда прежде мне не случалось видеть мою кузину смущённой. Пожав ей руку, я представил своего спутника:

– Вот мистер Холдсворт, Филлис.

Она подняла на него глаза и снова их опустила, зардевшись ещё ярче: приветствуя её, джентльмен снял шляпу и поклонился – такая галантность была на Хоуп-Фарм в диковину.

– Отца и мамы нет дома. Они огорчатся. Вы обещали написать, Пол, но не написали.

– Во всём виноват я, – сказал мистер Холдсворт. Он прекрасно понял Филлис, как если бы она выразилась яснее. – Я не вполне ещё расстался с привилегиями больного, одна из которых – право быть нерешительным. Вчера вечером ваш кузен спросил меня, в котором часу мы отправимся, но я колебался.

Теперь же, очевидно, колебалась Филлис, не знавшая, что с нами делать. Желая помочь ей выйти из затруднения, я взял у неё до половины наполненную корзинку, которой она всё ещё не выпускала из рук, и спросил:

– Вы уже закончили собирать горох? Мы могли бы остаться и помочь вам.