Кузина Филлис. Парижская мода в Крэнфорде

– Да, – отозвался пастор и, снова немного помолчав, продолжил: – Полагаю, он достойный человек. Иногда его речам не хватает серьёзности, и всё же они удивительны. Он словно бы оживляет Горация и Вергилия, рассказывая о своих путешествиях на их родину, где, по его словам, до сих пор… Но это всё равно что мелкими глотками пить горячительный напиток. Слушая вашего друга, я начинаю забывать о своём долге, и мне порою кажется, будто меня уносит бурный поток. Так, в минувшее воскресенье я говорил с мистером Холдсвортом о земных предметах, какие вовсе не подобает упоминать в святой день.

Между тем мы подошли к дому, и беседа наша прервалась. Но прежде чем тогдашний мой визит на Хоуп-Фарм завершился, я воочию увидел, что мой патрон и вправду, сам того не желая, приобрёл над её обитателями своеобразную власть.

Удивляться этому не приходилось, ведь жизнь его была намного богаче их жизней, и он умел рассказывать о ней так непринуждённо и притом так необыкновенно. Слова он охотно подкреплял рисунками, благо карандаш всегда имелся у него под рукой. Стоило отыскаться нескольким обрывкам бумаги, на них в считанные минуты запечатлелись механизмы, какие используют на севере Италии для подъёма воды, телеги для перевозки винограда, буйволы, пинии и множество всякой всячины. После того как все мы рассмотрели наброски, Филлис собрала их и унесла.

Эдвард Холдсворт! Со дня нашей последней встречи прошло немало лет. Ты был превосходным малым. Добрым малым. Но сколько скорби ты принёс тем, кто открыл для тебя своё сердце!

Часть III

Вскоре я получил недельный отпуск, который провёл в доме своих родителей. Дела отца шли в гору: предприятие процветало к удовольствию обоих компаньонов. Несмотря на возросший достаток, скромное домашнее хозяйство велось по-старому, однако матушка теперь могла позволять себе кое-какие новые удобства. Меня представили супругам Эллисонам, и я впервые увидел хорошенькую Маргарет Эллисон, впоследствии ставшую моей женой.

Возвратившись в Элтем, я узнал, что в моё отсутствие наши руководители приняли то решение, о котором поговаривали уже давно: управление строительством железной дороги постановили перенести в Хорнби, куда Холдсворту и мне теперь надлежало перебраться, с тем чтобы как можно больше времени отдавать работе над завершением ветви. Эта перемена весьма способствовала нашему общению с обитателями Хоуп-Фарм. После дневных трудов мы пешком отправлялись на ферму и, проведя пару часов в благоухании цветов и трав, успевали вернуться до темноты. Пожалуй, мы охотно гостили бы и дольше: свежий воздух и сельские пейзажи казались моему патрону и мне куда привлекательнее душных городских комнат, которые мы сообща нанимали. Однако задерживаться в пасторском доме допоздна нам не случалось, ибо мистер Хольман, неукоснительно следовавший правилу рано ложиться и рано вставать, без лишних церемоний выпроваживал нас сразу же после вечерней молитвы. При мысли о том лете в моей памяти проходит длинная вереница счастливых дней и дорогих моему сердцу картин. До сих пор они не перепутались в моём мозгу, и я прекрасно помню, что жатва бывает после сенокоса, а яблоки сбирают после жатвы.

Переезд в Хорнби отнял немало времени, в продолжение которого мистер Холдсворт и я оказались слишком заняты, чтобы делать визиты. Пока я гостил у родителей, мой друг посетил Хоуп-Фарм лишь раз. Но постепенно наша жизнь вернулась в прежнюю колею, и однажды, душным вечером, мы наконец решили прогуляться за город, а заодно и повидать пасторское семейство. Прежде чем выйти, я хотел дописать письмо домой, которого не отослал в срок из-за сумятицы последних дней. Мистер Холдсворт сказал, что пойдёт один, а я, если пожелаю, могу отправиться следом.

Выйдя из дому около часа спустя, я снял сюртук и нёс его, перекинув через руку, – до того жаркий и тяжёлый был воздух. Ферма встретила меня распахнутыми настежь окнами и дверьми. На деревьях не колыхался ни один лист. Стояла такая тишина, что поначалу мне показалось, будто дом покинут всеми обитателями, однако, подойдя ближе, я услышал высокий нежный голос, принадлежавший миссис Хольман: она сидела в столовой совершенно одна и, работая спицами при тусклом свете пасмурного вечера, пела гимн.