Кузнец Песен

Вдруг до его слуха донеслись человеческие голоса. Подойдя ближе, он увидел, что среди деревьев толпятся мужики с вилами, ружьями, дубинами, услышал громкий голос Мендея:

— Пусть опкыны узнают, на что мы способны в справедливом гневе!

— Пусть узнают! — вторят ему мужики.

Хотя уже глубокая ночь, в избе Топкая не гаснет свет. За столом, уставленным едой, сидят приезжий чиновник и капрал. Шипит в ковше брага, пахнет вареным мясом.

— Хвалю. Ты — верный слуга государыни императрицы, — заплетающимся языком говорит чиновник. — Хвалю. За помощь в поимке бунтовщика тебе будет награда.

Чиновник очень пьян. Ковш в его руке дрожит, и пиво льется на стол.

Топкай кое-что понимает по-русски, нахватался, вертясь подле начальства. Слова царского чиновника сладки ему, как мед, приятно согревают сердце. Он всей душой верит чиновнику. Тот же, зная, как падки марийские старшины на похвалу начальства, нахваливает хозяина, не скупится. Язык от этого не отвалится, зато хозяин уж так расстарается на угощение, что на неделю вперед наешься.

Капрал, путая русские и марийские слова, тоже нахваливает Топкая:

— Тинь добрый озья. Чисто старшина. Такого озью по другим ялам редко сыщешь. Тинь обязательно награду получишь.

Хорошо капралу здесь, не то, что в городе. В гарнизоне служба — суровая муштра, пудреные парики, фрунт, офицерские зуботычины, а тут — воюй с миской каши и бочонком браги. Очень нравится старому капралу в марийских деревнях, он тут отдыхает и душой, и телом.

Смотрит капрал на стол, полный угощения, на угодливого хозяина — и душа радуется, все ему здесь по сердцу. Недаром пословица сложена: «Среди инородцев служить, как в раю жить». А уж о том, как вольготно чиновнику, и говорить нечего! Здесь взятку получит, там — сверх положенного ясака некую сумму стребует, и, глядишь, кое-что скопилось в сундучке. Только погромче кричи да погрознее взглянуть сумей. Нынче ты канцелярист, мелкая сошка, через десяток лет имение купишь, помещиком станешь.

В избе жарко, дверь в сени раскрыта настежь, в сенях валяется упившийся до положения риз толмач.

Перешагивая через него, то и дело бегает со двора в избу и из избы во двор Ямбатыр, таскает еду из клетки, с погреба, из кудо, где женщины варят все новые и новые угощения.

Топкай важно восседает рядом с гостями за столом, поглядывает по сторонам и чувствует себя именитым человеком. Он знает, что завтра же по деревне пойдут разговоры: «Топкай с русскими начальниками за одним столом пирует!»

Вдруг чиновник в пьяном угаре начал куражиться:

— Чье это добро? Думаешь, твое? Нет, не твое. Все — божье и государственное. А мы — верноподданные ее импер-раторского величества!

— Ваше благородие, иди спать, — уговаривает его капрал.

Но чиновник накинулся на него:

— Ты знаешь, кто такой я и кто ты? Ты — старшой над солдатской командой, данной мне в подчинение. А я — твой начальник. По табелю о рангах, знаешь, насколько я выше тебя? — Но насколько выше, чиновник не уточнял, потому что чин у него по табелю о рангах был очень незначительный. — Я скоро дворянство получу! А ты кто? Мужик, и мужиком останешься. Солдат! Черная кость! Прочь с глаз моих, видеть тебя не желаю!

Капрал скривил губы в усмешке. Он-то знал, каков чин у этой канцелярской крысы, и что такой канцелярской крысой чиновник и останется.

Чиновник начал было еще что-то говорить, но капрал уже не слушал его, он уловил какой-то шум и стук на улице, быстро вылез из-за стола и — в сени.

Крепкие дубовые ворота вздрагивали от сильных ударов. На улице шумел народ. Ворота не поддавались. Тогда какой-то парень перемахнул через забор, отодвинул засов, ворота распахнулись, и во двор хлынула кричащая толпа.

— В избу! В избу! — кричал Акпай. — Не бойтесь, солдат там нет!

Капрал, как кот, взобрался на потолок, вылез на крышу амбара, примыкавшего к сеням, и с амбара спрыгнул в огород.

Ямбатыр в страхе забился между двумя поленницами дров и затаился.

Мужики, крича, топая, размахивая оружием, гурьбой взбежали по ступенькам крыльца, заполнили избу, сени.

Через минуту под торжествующие крики толпы чиновника вытащили из избы во двор.

— Попался, опкын!

— Вот уж мы тебе покажем!

— Не сметь трогать меня! — вопил чиновник, вмиг протрезвев. — Всех накажу! Всех выпорю!

— Ладно, ладно, — засмеялся Акпай. — Вот повесим тебя, потом делай с нами, что хочешь.

Толмача тоже выволокли из сеней.

Капрал в это время был уже далеко от деревни. Тяжело дыша, он бежал по лесной тропинке, ведущей к большаку.

«Господи, спаси раба твоего» — молил капрал, оглядываясь назад, нет ли погони.

Над лесом заалело небо, начиналось утро.

На дворе Топкая народ творил суд и расправу. Тело чиновника мешком висело на березе.

Избитый толмач валялся в ногах:

— Будьте милостивы, родичи! Чем я-то виноват? Помилуйте, добрые люди! Начальство приказывало… Не своей волей служил им… Пожалейте!

По его грязному, перекошенному лицу текли слезы. Народ шумел:

— Нечего его жалеть!

— Господам помогал, а мы его миловать должны?

Мендей посмотрел на толмача, на его кафтан с заплатанными локтями, на рваные сапоги и сказал: