Кузница Тьмы (ЛП)

- Снова Галлан! - Кедорпул сплюнул, повернувшись к Эндесту Силанну. - Идем. Подобно роскошным книгам, они будут лежать на полках, даже когда пламя вползет в комнату.

Однако юный служка колебался. - Господин, - сказал он Кедорпулу, - разве мы не приходили, чтобы говорить о Драконусе?

- Не вижу смысла. Еще одна роскошная книжка. Игрушка Матери.

Эмрал Ланир встала, будто оказавшись лицом к лицу с государственным обвинителем. - Вы пойдете к сестре Синтаре, Кедорпул?

- Я пойду искать мира. А в вас я вижу трагедию напрасного стояния на месте.

Он покинул комнату. Эндест поклонился жрице, но не стал уходить.

Эмрал со вздохом махнула рукой. - Иди, позаботься о нем.

Едва служка выскользнул, выглядя еще унылее обычного, она повернулась к Райзу. - Вы не сказали ничего ценного, историк.

- Дочь Ночи, собеседник вынудил меня к грубости.

Эмрал изучала гобелен, в который упирался спиной Кедорпул. - Она молода, - произнесла жрица. - Ореол здоровья и блеск красоты кажутся подлинными добродетелями, и потому Синтара торжествует. Надо мной, это верно. И над Матерью Тьмой, чья темнота скрывает добродетели и пороки, делая их аспектами одной и той же... непонятной сущности.

- Возможно, в том и состоит ее находка.

Она лишь мельком глянула на него. - Говорят, историк, вы ничего не пишете.

- В молодые годы, верховная жрица, я писал много. Пламя пылало ярко, юные глаза сияли словно факелы. Но любая груда дров, самая большая, однажды кончается, оставив лишь воспоминания о тепле.

Она покачала головой: - Не вижу, чтобы вам не хватало топлива.

- В отсутствие искры оно гниет.

- Не понимаю, Райз, что тут изображено.

Он подошел ближе и осмотрел гобелен. - Аллегория творения. Из самых ранних. Первые герои Тисте, сразившие богиню драконов, напившиеся ее крови и ставшие как боги. Столь жестоким было их правление и столь холодной их власть, что Азатенаи восстали, все как один, и свергли их. Говорят, что любой разлад обнаруживает толику драконийской крови, что потеря чистоты склоняла наши души ко злу во все минувшие эпохи. - Он пожал плечами, изучая выцветшую картину. - У драконицы много голов, если верить неведомому ткачу.

- Вечно Азатенаи, словно тени нашей совести. Ваша сказка темна, историк.

- Некогда спорили больше десяти мифов творения, но остался лишь один. Увы, победителем стал не этот. Мы ищем причины тому, какие мы есть и какими себя воображаем; и каждая причина старается стать правильной, и каждая правильность желает восторжествовать. Так народ строит идентичность и прилепляется к ней. Но всё это, верховная жрица, измышления - глина, ставшая плотью, палки, ставшие костями. Огонь, ставший разумом. Нам неуютны альтернативы.

- Какую альтернативу предложили бы вы?

Он пожал плечами: - Что все мы бессмысленны. Наши жизни, наше прошлое и, более всего, нынешнее существование. Этот миг, и следующий, и следующий: каждый миг мы встречаем с удивлением, почти с неверием.

- Таково ваше заключение, Райз Херат? Все мы бессмысленны?

- Я пытаюсь не пользоваться терминами "смысла", Дочь Ночи. Я лишь меряю жизнь степенями беспомощности. Такое наблюдение, говоря в общем, и есть назначение истории.

Она прогнала его и начала рыдать. Он не возражал. Не было удовольствия наблюдать беспомощность, о которой он говорил, и первый же ее жест обратил его в бегство.

И вот он стоит на башне, а внизу трещат массивные двери, и выезжают на мост двое сыновей Тьмы со свитой. Чиста черная кожа Аномандера и чист серебристый цвет его длинной гривы. Свет дневной угас, и Райзу показалось: ветер донес до него звук распадающегося света - вот, в грохоте конских копыт. Едва различимые фигурки разбегались с дороги всадников.

Пес, мокрая куча грязи и репьев, запутался в хаосе корней, веток и плавучего мусора под восточным берегом реки. Он едва барахтался, поднимая голову над водой, пока течения дергали его за лапы.

Не обращая внимания на леденящий холод, раздвигая поток - каменистое дно подавалось при каждом шаге - Гриззин Фарл подобрался ближе.

Пес повернул к нему голову, длинные уши прижались, словно бы от стыда. Добравшись, Азатенай снял и швырнул на берег дорожный мешок, затем нагнулся, бережно извлекая беспомощную тварь.

- Великая храбрость, малыш, - заговорил он, поднимая пса над водой и укладывая на широкую мускулистую шею, - обычно отмечена небольшой силой и надеждой большей, нежели возможно представить. - Он ухватился за нависавшие корни, пробуя, выдержат ли они вес. - Однажды, друг, мне велят показать героев мира, и знаешь, куда я отведу вопрошающего? - Корни выдержали, и он поднялся над быстрым потоком. Пес, вися на плечах, лизнул лицо Гриззина. Азатенай кивнул: - Ты совершенно прав. На кладбище. И там мы встанем задолго до первого надгробия, и посмотрим на героя. Что ты об этом думаешь?

Выкарабкавшись на берег, он опустился на четвереньки - подъем оказался куда сложнее, нежели он ожидал. Пес спустился с плеч. Обошел его кругом и начал отряхиваться.