Если история пронизывает настоящее, сама ее неуправляемость обрекает игроков на возрастающее смущение. Никакие посулы грядущего не оказываются в досягаемости, не разрешаются чем-то солидным или реальным; никто не строит мостов через пропасти.
Он смотрел на вьющуюся по Харкенасу реку и видел метафору настоящего - едва ли это можно назвать оригинальным воззрением... но для его глаз река переполнена свыше всякой меры плывущими и тонущими, трупами и теми, что еще молотят руками - и все кружатся и пропадают в непредсказуемых потоках. А мосты в грядущее, туда, где обитают равенство, надежда и полнейшая гармония жизни, высоко висят над головами - смертному не дотянуться. И слышится вой, поток несет массы мимо очередного моста, в тень и из тени.
По этим теням, несущественным как обещания, нельзя ходить. На тень не обопрешься, за тень не ухватишься. Они всего лишь преходящие аргументы в споре света и тьмы.
Он мог бы броситься с башни. Мог бы шокировать невинных незнакомцев во дворе или на улице, или даже на мосту в Цитадель. Или кануть в глубины Дорсан Рил. Конец жизни посылает волны среди остающихся. Высокие или низкие... но в общей схеме истории едва ли заметные.
Историки, давно решил он, столь же глухи, как все прочие.
Он перевел взгляд на дым, что покрывал дальний лес - на гнусные колонны, вздымающиеся в небо уродливыми, согнутыми бурей стволами. Ветер леденил ползущие по щекам слезы, ветер предлагал ему осушить тысячи глотков воздуха.
Он думал о разговоре, от которого только что сбежал. Там, далеко внизу, в свете лампад. Свидетель, умеющий обдумывать лишь задним числом. Манера всех историков, проклятых наблюдать, находя и отражая смыслы. Такая позиция дает чувство превосходства, посвящает в орден холодных и отстраненных. Однако он знает, это горький самообман испуганного глупца: думать, будто тебя не заставят рыдать или истекать кровью, не отнимут жизнь, кинув в одичавший от ярости поток.
- Мы потеряли треть братьев и сестер, - заявил Кедорпул, входя в комнату, и качнулись огоньки свечей от звука его слов. Разумеется, никакое это не знамение.
За ним вошел Эндест Силанн, выглядевший слишком юным для всего серьезного.
Верховная жрица Эмрал Ланир казалась чем-то одержимой. Лицо ее вытянулось, окруженные синевой глаза запали. Власть титула и преимущества высокого положения пропали вместе с верой; каждый жрец и каждая жрица, перебегая к Синтаре, словно наносили ей персональный предательский удар.
- Ее позиция, - сказал Кедорпул, и глазки на круглом лице смотрели сурово, - не на стороне отрицателей. В этом можно быть уверенным.
Райз Херат все еще мысленно сопротивлялся физическому преображению детей Матери Тьмы, рождению Андиев, пятном расползавшемуся по избранным. Ночь уже не ослепляла, не скрывала от взоров ничего.
Эмрал не ответила на слова Кедорпула. Жрец откашлялся и продолжил: - Верховная жрица, разве это уже не война трех вер? Нам ничего не известно о намерениях Синтары. Похоже, она ставит себя в оппозицию всем, но это вряд ли назовешь сильным ходом.
- И, возможно, ей осталось недолго, - сказал Эндест Силанн.
Взгляд Эмрал скользнул по аколиту, словно не узнавая. И тут же она отвела глаза.
Кедорпул посмотрел на Райза, словно ища помощи: - Историк, что вы думаете обо всем этом?