Отзвук смеха пробился сквозь безмолвные обещания и он поежился. Его лицо — лик войны. Его тело — тело насильника невинных. Любой отчаянный шепот к павшим — ложь, и путь впереди полон дыма и огня, и он движется словно знамя, знамя, ждущее возбуждающих призывов к убийству.
Когда-то был мальчик, не урод…
Ринт смотрел, как последний камень ложится на пирамиду. Виль отступил, отряхивая грязь с ладоней. Низкая трава холма блестела утренней росой, словно бриллианты рассыпались по земле. Тут и там цветущий лишайник поднимал короткие стебли с крошечными ярко-красными коронами, в каждой чаше — жемчужина воды.
Снова подумав о безголовом трупе, он с трудом смог вспомнить лицо Раскана. Завернутые мокасины лежали неподалеку; вестник отвезет их в Дом Драконс. Ринт оторвал взгляд и заговорил: — Без головы и с босыми ногами. Мы покидаем останки Раскана. Покидаем его одного на холме. Но нет у него глаз, чтобы видеть, нет голоса, чтобы выразить обиды, и даже голос ветра не оплачет его.
— Прошу, Ринт. — сказал Галак. — Наверняка моменту подошли бы слова более спокойные.
— Лежит он под камнем, — отвечал Ринт, — и знает его тяжесть. Какие спокойные слова хотел ты услышать? Каких утешений жаждешь? Скажи сам, если нужно.
— Он был сыном Матери Тьмы…
— Душа его брошена непостижимой судьбе, — обрезал Ринт.
— Он служил господину….
— Чтобы стать игрушкой для давнишней любовницы.
— В Бездну, Ринт!
Ринт кивнул: — Наверняка, Галак. Ну ладно, слушай спокойные слова. Раскан, я еще раз произнесу твое имя. Возможно, она оставила частицу тебя в углях утреннего костра. Возможно, ты смотрел на нас из пламени или дышал в разметавшем золу ветре и видел, как мы уносим твое тело. Сомневаюсь, что ты счел это почестью. Сомневаюсь, что тебя согрели наши заботы о брошенном теле. Нет, вижу тебя отдалившимся от забот, от всех смертных тревог. Если смотришь теперь на нас, ощущаешь только невеликое горе. Но знай, Раскан: мы, еще живые, понесем твои обиды. Понесем груз безвременной смерти. Пожнем вопросы, не имеющие ответов, и отощаем на скудном урожае. А ты так и не подашь голоса. Не даруешь утешения и повода для надежды. Раскан, ты помер и, похоже, живущим тебе сказать нечего. Ну и ладно.
Виль бормотал под нос все это время, но Ринт не обращал внимания. Закончив речь, отвернулся от погребальной пирамиды и ушел к лошади. Ферен следовала по пятам и, едва он вставил ногу в стремя, коснулась плеча. Удивившись, Ринт обернулся. — Что, сестра?
— Сожаления, брат, это хрящ, который можно жевать вечно. Выплюнь.
Он глянул на ее живот. — Выплюнь и жди нового куска, сестрица. Но я готов молиться за тебя. Смотрю вперед и вижу тебя матерью. Снова.
Она отдернула руку и отступила. Губы раскрылись, словно она желала что-то сказать; но тут же она отвернулась, подошла к лошади и села.
— Все мы знакомы со смертью, — сказал Галак горько и раздраженно, влезая на коня. — Каждый должен встречаться с безмолвием, Ринт.
— Слова твои бегут от встречи как птицы.
— Лучше так, чем грубость и жестокость! Кажется, ты весь состоишь из острых граней.
Ринт влез в седло и взял поводья. — Нет, иначе истек бы кровью.
Они выехали, углубляясь в древние холмы. Подъемы и спуски были вытоптаны тысячелетними миграциями копытных стад, потоки весенних разливов обнажили камни. Повсюду лежали белесые кости и хрупкие остовы рогов.