Квадратное время

Реки в этих краях – настоящие транспортные артерии для перевозки грузов: летом по ним гоняют на лодках, зимой – на санях.

Так вот, насколько я вижу, Поньгома – плохая, отвратительная дорога! Промеж каменюк тут можно проскочить разве что на пластиковом каяке двадцать первого века{159}, и то – вниз по течению. Зимой на санях не пролезть, бурлящая лесенка порогов, что виднеется у поворота, гарантированно не замерзнет в лютые морозы.

Значит, меня никто не застигнет врасплох на ночевке или рыбалке, более того, тут неоткуда взяться крупной деревне. При всем том река явно ведет на запад и способна помочь мне миновать болота и скалы.

Не случись битвы с вохрой – я бы наверняка прошел мимо. Глупо рвать по выложенному булыжниками руслу на виду нечаянных путников. Зато теперь, когда сложный и отчаянно опасный участок позади, отступать не просто глупо – преступно!

Пройдя с километр вдоль берега до поворота, я обернулся взглянуть в последний раз на уже далекую трассу Ленинград – Мурманск…

Через мост катились зеленые коробочки вагонов, и ни один из пассажиров не мог даже в дурном сне себе представить, какой девятый вал репрессий захлестнет страну менее чем через десяток лет. Как мало ленинградцев переживет ужасы блокады. Как много русских, украинцев, белорусов, всех советских людей погибнет в дьявольской мясорубке безумной войны.

Предотвратить происходящее могу только я!

Страшный, невыполнимый долг, однако я должен его выполнить.

Нет, не так!

Я просто обязан его выполнить! Любой ценой! Не только ради себя, но – как ни пафосно это звучит – ради них, этих самых людей.

И первый мой шаг на этом бесконечном пути – добраться до Финляндии.

– Ву-у-у!!! – уже в спину мне подтвердил задачу протяжный гудок далекого паровоза.

К вечеру я окончательно уверовал в судьбу. Река настойчиво вела меня на запад и не думала превращаться ни в заболоченный ручей, ни, наоборот, в проходимую на деревянной лодке водную дорогу.

Сперва я опасался засад, несколько раз влезал на деревья, пытаясь рассмотреть дальнейший путь, избегал оставлять следы и без особой нужды не выходил на прогалины. Однако за весь день мне не удалось заметить ни малейших признаков присутствия людей. Наоборот, несколько раз я натыкался на целые поляны, выстланные ковром нетронутой прошлогодней брусники, перезимовавшей под снегом и очень вкусной.

Передвижение нельзя было назвать простым, но все же худшие опасения не подтвердились: непроходимых болот не встретилось, скал не попалось. Обычное поросшее сосной косогорье, местами – бурелом и кусты, и много, слишком много мелкого и крупного скальника.

Часто выручали звериные тропы, но иногда приходилось торить свой путь, все же ботиночная логика заметно отличается от лапо-копытной.

Самым же неприятным сюрпризом оказались заливаемые в половодье долинки, заросшие березняком и кустами. Вроде не особенно глубоко и не топко, но провалиться глубже чем по колено легко, даже с шестом-посохом.

Пришлось приспособить для форсирования подобных преград калоши и всегда мокрые обмотки. То есть неприятно, но жить можно, и расстояние – насколько я считал шаги – удалось покрыть приличное, не менее двадцати километров.

Хотя надо учитывать, что со всеми извивами русла к желанной границе я приблизился в лучшем случае километров на пятнадцать, в худшем – на десять.

На рыбалку я не останавливался: к чему терять время, когда плечи оттягивают продукты короткого срока хранения. Тем более удалось неплохо разнообразить меню на ходу – полдюжины крупных лягушек в перевязанном тряпкой котелке сулили неплохую добавку к ужину. Причем это только то, что само шло в руки.

Единственное, что мне не нравилось, так это погода. Баловавшее все прошлые дни солнце ушло за тучи, температура заметно упала, время от времени накрапывал мелкий противный дождик.

Впрочем, непромокаемая одежда, большой вечерний костер, экраны из трофейного брезента и традиционного лапника, горячий чай да сосновая каша с хлебом и колбасой позволили смотреть на происходящее с немалым оптимизмом. А отдельно приготовленный шашлычок из ошпаренных и лишенных кожи лягушачьих лапок так вообще вызывал ностальгию по иным, куда более благоприятным для жизни временам.

«Пусть пройден десяток километров… – лениво рассуждал я, засыпая. – Осталось каких-то жалких двадцать дней в пути. Пустяк, сущий пустяк!»

Утро второго дня мира «У Великой реки» принесло сюрприз.

Для начала моя путеводная артерия раздвоилась{160}, но кустарный компас и солнце позволили не мучиться с выбором пути более пары минут.

А потом…

Я неожиданно вышел к мосту.

Инстинкт сработал отлично: только спустя пяток минут – издалека и в бинокль – разобрал, что сооружение разрушено до полной непроходимости. Пересекающая мой путь дорога оказалась заброшенной – ни одного человеческого следа как минимум с осени, и вообще, едва ли ее использовали последние пять, а то и десять лет.

Можно предположить, что тут немало ходили и ездили до строительства «железки», однако после ее запуска переключились на более удобный путь.