Квадратное время

Вечером меня ждало нерадостное открытие: путеводная река закончилась озером{162}.

Уже в сгущающихся сумерках я испытал гафы в боевых условиях – влез на сосну, стоящую на берегу вновь открытого водоема, и не торопясь, с биноклем исследовал дальнейший путь.

Выводов получилось два.

Первый и чрезвычайно обнадеживающий: на дальнем конце водной глади, всего-то километрах в двух, виднелось что-то весьма похожее на устье новой речки или, что было бы куда приятнее, продолжение все той же приносящей удачу Поньгомы.

Второй – руководство к действию: левый берег озера фактически отсутствовал, вернее сказать, представлял собой заросшее кустами и камышом болото, соваться в которое не было ни малейшего желания. Зато правый казался вполне проходимым, хотя и требовал обхода в несколько километров.

Привычный паек без приварка из хлеба и колбасы показался нестерпимо скудным, даже с учетом набранной на подвернувшемся по дороге болотце прошлогодней, но все равно отчаянно кислой клюквы.

Отсыревший после снегопада хворост больше дымил, чем горел, не желая дать жара, достаточного для спокойного сна. С болота доносилось кряканье диких уток, глухо шумели сосны, ухала какая-то лесная нечисть. Ближе к полуночи на мое мокрое становище надвинулся туман, окутал ватной пеленой ближайшие сосны…

Казалось, что я безнадежно и безвылазно затерян в безлюдье таежной глуши и обречен идти так день за днем, месяц за месяцем, год за годом и не выйти никогда из лабиринта зыбких берегов и призрачного леса.

Невыспавшийся и злой встал поздно, только после того, как взошедшее солнце разогнало туман и пока еще немногочисленных комаров. Окончательно пришел в себя после изрядной порции последнего, обжигающе-горячего чая.

Дорога по краю озера оказалась не смертельной, но тяжелой – сплошной скальник. Все время то вверх – через бурелом и заросли кустов на гребень, то вниз – опять сквозь мешанину упавших за последние двести лет деревьев в узенькую долину между березок и кочек. До ручейка метра в полтора-два шириной с черным от упавшей хвои дном, абсолютно прозрачной водой и невысокими, поросшими ольшаником берегами, после недолгой переправы – опять вверх…

И так – пять раз на несчастных пяти километрах!

Наконец с верхушки сосны открылся узкий перешеек между двумя озерами, через который, собственно, и протискивалась река, чтобы чуть позже уйти на столь желанный запад.

– Точно, Поньгома, – обрадовался я. – Не потерялась путеводная моя речечка!

Однако видеть и дойти – разные вещи.

Около часа мне пришлось чавкать по бурой жиже в густых и высоких, метра под три, зарослях камыша, прежде чем я выбрался к темно-коричневой, почти неподвижной воде.

Попробовал прощупать брод предусмотрительно захваченным шестом, но он легко уходил на три метра с гаком у берега. Лишь в самом конце чувствовалось что-то мерзкое и топкое.

От осознания того факта, что подо мной не земля в привычном понимании, а плавающий слой мертвого камыша, перепутанных корней, давно перегнившей травы – то есть зачаток будущего торфяного болота, – я поежился. Воображение услужливо подсказало образ чудищ, которые могут скрываться в обманчивой тиши подобных вод.

Делать нечего, наломал небольшой стог прошлогоднего камыша, туго перевязал, погрузил все вещи и, раздевшись на радость камрадам комарам донага, пустился в плавание, едва сдерживая поднимающуюся панику.

Чумазый и злой, я выкарабкался на противоположный берег, и он «порадовал» – полным отсутствием твердого сухого места!

Болото, непроглядная стена камыша, наполненные водой ямы тянулись, казалось, без конца. Кое-где попадались провалы – узкие окна в бездонную торфяную жижу – и призрачные, сгнившие в труху остатки березовых стволов, лопавшиеся в грязь при касании.

Идти нельзя – под ногами все колышется, дышит, прогибается и булькает, того и гляди полетишь в трясину.

Стоять, впрочем, тоже получается так себе – холодно и гнус.

Так что пришлось надеть куртку, штаны, трофейные сапоги и натурально ползти на четвереньках с шестом-спасителем наперевес, чуть не подвывая от ужаса, на недалекий шум речного переката, положившись скорее на интуицию и удачу, чем на разум.

Выход к Поньгоме в месте впадения в нее с юга небольшого ручейка-притока показался праздником.

Отдых и очищающее купание под лучами солнца – более ни о чем я не мог думать.

А после того как увидел здоровенных рыбин, стоящих на перекате в ожидании пищи, в список неотложных мероприятий добавилась рыбалка. На сей раз – вполне удачная: часа вполне хватило, чтобы вытащить на лягушачью лапку двух полукилограммовых красавцев в белой блестящей чешуе и с высокими, как флаг, спинными плавниками{163}.

Пиршество удалось на славу.

К сожалению, от воспетой в южноевропейской культуре послеобеденной сиесты пришлось отказаться. Пройденный десяток километров выглядел по меньшей мере несерьезно.

Поэтому как ни хотелось завалиться в дрему с полным желудком, но через силу, с трудом и скрипом я заставил себя двигаться дальше – как обычно, на запад, вдоль реки.