Квантор существования

Маша, между тем, весьма толково излагала, все же больше адресуясь к Максу и Сашку, подробности своей будущей научной карьеры, попутно объясняя основы современного обучения и жалуясь на предстоящие учебные тяготы. Ян, словно исподтишка, без прежней непогрешимой самоуверенности, разглядывал девушку, будто только что впервые ее увидел.

Никакая она не серенькая мышка, разве чуть-чуть, самую малость "синий чулок". И не накрашена и не разряжена в крикливую юношескую попугаистость скорее не от робости и застенчивости, а от равнодушия к ненужным на ее занятой взгляд хлопотам, от заботы и уважения к матери, может быть, и не считает нужным тратить время на споры и пустые доказательства своей зрелости. Да уж, у этой-то Маши в голове явно вещи поважнее, чем тряпки и молодежные гулянки, крепкий орешек. А жаль. Она славненькая: и чистенькое личико, и промытая коса, и голубой, бесхитростный взор. Один только недостаток, что умна. А это трата времени и трата мысли, и быть может, пустая трата сил. С такими, как Маша, результат наперед не предсказуем, и любая собственная фальшь может выйти потом боком. Уж он знает.

А с другой стороны, можно подумать, он, Балашинский, Ян Владиславович, ограничен в своем времени и торопиться жить. А торопиться ему давно, с самого рождения, некуда. Ничто и нигде его не ждет, ни слава, ни крест, ни могила. Ждут только в Большом доме. Но и его обитатели тоже не связаны узами ни времени, ни спешности существования. Все дело только в трусости и лени, в никому не нужной и оттого бессмысленной экономии сил. В спячке желаний, куда Ян отправил себя сам, выбравшись по невероятному случаю из погребальной ямы и испугавшись на веки вечные ее черного безмолвия. Оттого и обрек нынешнего Балашинского на прозябание невидимым червем, глистом в теле человечества, которое сам же презирает и еще больше боится. Питается его соками, оставаясь тайным и невидимым. Но чего ему, ему-то перворожденному вампиру, вурдалаку Яношу, почти неуязвимому в нынешнем стремительном мире, бояться? Да он и не один – вон сколько новообращённых, родных душ идут рядом. Ловят каждое слово, будто он пророк, и во имя им созданной семьи готовы на все. Надо – и будет их больше… Вот только больше не надо. Хватит. Было уже когда-то.

А что касается сегодняшней, новой Маши, то он еще посмотрит, подождет. Спешить и впрямь некуда.

Однако, беспокойные, противоречивые мысли за богатым, изысканным ресторанным столом, одолевали не только одного Яна Владиславовича. Посещали они и Машину достойную и смышленую головку. Девушка постепенно словно распалась на две половинки, независимые между собой. Одна часть ее, активная и волевая, слушала и говорила, и даже, случалось, вела за собой беседу. Шутила с Максимом и Сашей, как последний разрешил именовать себя, немного даже умничала, тут же была и настороже и, вообще, старалась не ударить в грязь лицом. Другая же Машина половинка, затаившись в засаде, выглядывала украдкой и сразу пряталась, унося кусочки разрозненной мозаики впечатлений в свое прибежище. Эта партизанская полумаша наблюдала и стерегла Спасителя.

Человек, вырвавший Машу из рук вчерашней шпаны, и человек, сидевший сейчас справа и наискосок от нее за столом, немало отличались друг от друга. И сегодняшний определенно нравился Маше Голубицкой намного больше. И дело было не только в роскошном антураже их свидания, хотя и в нем, конечно, тоже.

Случайный знакомый, еще до сегодняшнего дня мог Спаситель пройти лишь эпизодом с соответствующими выводами, Маша бы подумала о нем немного времени и вскоре позабыла бы. Фигуру вчерашний Ян, тогда для Маши еще безымянный, просто смелый и сочувствующий прохожий, имел неопределенную. Придумать его любым не стоило труда, вообразить каким угодно, героем или подвыпившим и расхрабрившимся отцом семейства, отпускным офицером спецназа или загулявшим охранником президента. Кем угодно, только не богатым владельцем нарядного лимузина, с эскортом из аристократичного вида мальчиков, наверняка входящим во многие двери без стука. Потому, что минувшей ночью, он, не имеющий имени, не был таким.

Теперь обозначился и иностранный, хоть и едва уловимый акцент, и нерусское имя Ян, а отчество как назло Маша так и не вспомнила, но что-то длинное и ритмичное. Определился и сам человек, и его лицо, которое Маша узнала, только увидевшись со Спасителем вновь на площади, а так и припомнить по памяти не смогла бы. Да ей с перепугу тогда и не до разглядываний было.