Квантор существования

Выйдя из облупившейся арки в очередной проходной двор и уже отшагав немного по протоптанной посреди чахлого газончика тропинке, Ян в стороне, за мусорными баками, чутким ухом уловил противное сопение и возню. Затем отчетливо в гулком дворовом колодце прозвучала и звонкая оплеуха, за ней еще одна. Ян и не подумал обращать внимания на шалости столичной шпаны, его путь на сей раз лежал мимо. Но тут за звучными затрещинами последовал тяжкий вздох-крик, умолявший о помощи, и немедленно кем-то задавленный, задушенный. Голос был женский, да что там женский – девичий, почти детский, полный безнадежной жути и безысходного отчаяния. Словно его владелица и не рассчитывала хоть на малейшую подмогу, а вскрикнула, чтобы не задохнуться от собственного ужаса.

Балашинскому, против воли пришлось остановиться. Не из христианского милосердия или рыцарского полузабытого долга, а от того, что был уверен: пройди он сейчас равнодушный мимо, и все его благодушное вечернее расположение будет непоправимо отравлено и разрушено, и для посиделок в пивной уже не будет повода. Дело было минутное, но польза от его разрешения представлялась очень даже ощутимой. И Ян, оставив колебания, свернул к бакам.

Так и есть – пьяные, вонючие от бормотухи, подростки, драли в куски одежонку на светловолосой девчушке. Один из них, похотливо оскалясь, зажимал девушке рот заскорузлой пятерней. Парни негромко ржали и перекидывались похабными словечками, словно предвкушением насилия продлевая жестокие радости от своей забавы.

Ян вмешался быстро и без злобы, даже никого из пьяных, малолетних дурней не покалечив. Да и удирала пэтэушная ребятня от страшного дядьки так, что в лунном свете часто-часто сверкали подошвы их разношенных кроссовок. Девчушка вроде не потерпела особенного урона, не считая отдельных деталей ее туалета, и Ян вознамерился уже следовать далее намеченным путем, как вдруг девушка, всхлипнув и шмыгнув мокрым носиком, схватила его за рукав:

– Не уходите, пожалуйста, я бо-о-ю-юсь, – и по всамделишнему разревелась.

Ян не стал вырывать руку, только досадливо хмыкнул. Но решил уж быть последовательным до конца.

– Ты где живешь, детка, – спросил, стараясь выказать голосом участие и тем самым остановить зарядивший было ливень слез, Балашинский, – ну, успокойся. Ну, же! Видишь, я никуда не ухожу, и уходить не собираюсь. До тех пор, пока не отправлю тебя домой. Так где же ты живешь?

– Здесь не очень далеко, – девушка еще всхлипывала, но была уже в состоянии говорить и слушать, – на Лефортовском валу. С мамой… У меня и пятьдесят тысяч на такси есть.

– У меня тоже, – усмехнулся ее простодушному страху Балашинский, – ладно, пойдем к Садовому кольцу…И чего тебя носит по подворотням в ночную пору?

– Не-а, обычно я дома в это время сижу, – горячо, словно непременно пытаясь оправдаться в его глазах, залепетала девчушка, – сегодня же День Города. И в университете я на первом курсе всего-то четыре дня. Мы пошли гулять с одногруппниками, чтобы поближе познакомиться. Познакомились.

– Так это твои приятели-студенты, тебя у помойки тискали, – нехорошо усмехнулся Балашинский.

– Нет, что Вы, – голос у девчушки сделался испуганным, – здесь, в доме, одна из моих новых подружек живет. Нина, кажется. Она всех к себе и позвала. Ребята еще долго у нее просидят. А мне домой надо. Я маме позвонила – она ругается.

– Ну, что же, все понятно объяснила. А теперь пошли, что ли, – Ян, на всякий случай взял в дворовой темноте девчушку под локоть, – тебя как зовут, студентка?

Девушка ответила чисто и просто:

– Маша.

Пройдя от силы десяток метров, Ян и его спутница вышли в пристойно освещенный проулок, и Балашинский как следует разглядел девушку. При электрическом свете она выглядела старше, чем показалось ему на первый взгляд и, действительно, могла быть и студенткой. В заблуждение относительно детского ее возраста Балашинского ввела ее коса, оказавшаяся сложным и декоративным предметом прически. Толстая, русая, искусно заплетенная, но недлинная, она придавала владелице несколько школьный вид. Голубые, чуть на выкате глаза со светловатыми, ненакрашенными ресницами, только усиливали это обманчивое впечатление. О достоинствах студенческого личика в целом ничего определенного сказать было нельзя, так как было оно заплаканным и местами распухшим.

– Мама у тебя как, очень строгая? – спросил вдруг Ян мнимую школьницу.

– Нет, она не строгая, просто нервная очень, – Маша подняла к нему лицо, подумала, посмотрела и объяснила, – мы с ней вдвоем живем. Она говорит, что у нас с ней, кроме друг друга никого на свете нет.

– А на самом деле? – поинтересовался для поддержания разговора Ян.

– А на самом деле есть еще папина мама в Воронеже. Только она пьет сильно, – девушка вздохнула вовсе с недетским сочувствием, – мама ей изредка и деньги посылает. Когда может.

– А отец где? – продолжал расспрашивать из праздного любопытства Балашинский.

– А он с нами давно не живет. Раньше помогал, а как в Америку переехал, так и забыл. Теперь даже и не пишет, – но осуждения не было в словах девушки, – он у меня врач. Кардиохирург.