– Нет. Нет, всё в порядке. Просто… – Моя рука тряслась; я опустил её. – Дайте мне пару минут. – Новое воспоминание всплыло в памяти, но не из-за того, что доктор его извлёк. Оно было из моего вербального индекса, и сравнительно недавнее: Менно Уоркентин разговаривает со мной в своём офисе, пытаясь отговорить меня от копания в прошлом. «Иногда лучше не трогать спящую собаку», – сказал он. Но я ответил: «Нет, я так не могу».
И я не мог.
Я должен был двигаться вперёд.
Я крепко сжал подлокотники кресла, отчего костяшки пальцев побелели, сделал глубокий вдох и сказал:
– О’кей. Я готов.
– Как скажете, – ответил Намбутири, возвращая щупы в прежнее положение.
Не спрашивая разрешения, Намбутири снова убрал щупы.
– Вы в порядке?
Учащённо дыша и внезапно взмокший от пота, я поднял руку, чтобы вытереть лоб, – и рука снова дрожала.
– Джим? – сказал Намбутири. Я зажмурил глаза, но ужасные образы не покидали меня. – Джим? Что вы видели?
Я попытался взять себя в руки и повернулся вместе с креслом к нему лицом.
– Вы ведь психиатр, верно?
Он кивнул.
– То есть доктор. Врач.
– Да. Что не так?
– То есть наши разговоры конфиденциальны, правильно? Хоть я и пришёл к вам без направления, я всё равно ваш пациент, не так ли?
– Джим, ради бога, что вы увидели?
–
– Да, да, конечно. Вы мой пациент. Меня нельзя заставить раскрыть содержание наших разговоров.
Я выдохнул, помедлил ещё пару секунд, затем сказал:
– Тогда, в 2001-м… – я покачал головой: слова было почти так же невозможно произнести, как подумать стоящую за ними мысль, – я убил человека.
– Ох… О господи. Нет, нет.
– Сломал ему шею. Нарочно.
На лице Намбутири отразилась целая гамма возможных ответов, но в конце концов он спросил:
– Кто это был?
– Доминик Адлер. Партнёр-исследователь Менно Уоркентина.
– Это была… это была самооборона?
О, как бы мне хотелось, чтобы была! Я убил того эф-зэ в схватке совсем недавно, и то в самом деле была самооборона, несмотря на что, я едва смог жить дальше с этим бременем на душе. Но это…
Я покачал головой:
– Это было преднамеренное убийство. И… очень жестокое.
Какое-то время Намбутири молчал.
– И вы знаете, почему это сделали?
– Вы имеете в виду мотив?
– Нет, нет, – ответил Намбутири. – Я имею в виду
Я вспомнил тонкие царапины на моих старых сканах мозга.
– Думаю, из-за паралимбических повреждений, которые вы обнаружили, но… – Я вздохнул. – Я даже не думал, что способен… Я просто… – К горлу подступил комок.
– Мы прекратим процедуру, если пожелаете, – сказал Намбутири.
Моё сердце всё ещё судорожно колотилось.
– Нет. Я хочу знать остальное.
Пожалуй, никогда в Виннипеге не хорошо так, как в конце июня. В этом году последний снегопад был в апреле, а первые комары появились лишь через месяц. Менно Уоркентин шёл по коридору, его чёрные туфли от Бруно Магли мягко ступали по казённого вида плитке. Во время учебного года в этом коридоре не протолкнуться от снующих с места на место усталых студентов и загнанных преподавателей. И хотя некоторые студенты учились и летом, мало кого из них можно было встретить здесь в пятницу вечером перед длинным уик-эндом Дня Канады[98]
.Менно вошёл в их общую с Домиником Адлером лабораторию и подошёл к рабочему столу. На нем были сложены стопкой восемь новых сенсорных модулей, которые станут частью шлема «Марк-III»; рядом с ними – зелёные шайбы старых эмиттеров транскраниального фокусированного ультразвука. Эти, разумеется, в состав нового устройства не войдут, но Дом продолжал выполнять с ними тесты, пытаясь понять, что заставляет людей терять сознание; Минобороны увеличило его грант ещё на сто тысяч, так что он мог себе это позволить.