– Подожди, пап, мы подошли к кое-чему важному. В конечном счете Поппер хотел подчеркнуть, что хорошая научная теория обладает двумя характеристиками. Во-первых, она
– В точку! – Видимо, отцу показалось, что разговор повернул в его пользу. – Эмпирическая. Но, если ты не можешь наблюдать все эти миры, ничего эмпирического в твоей теории нет.
– Отнюдь нет, – ответила Алиса. – Многомировая интерпретация обладает обеими этими характеристиками. Это не просто какая-то история, которую можно приспособить к любому наблюдаемому набору фактов. Ее постулаты просты: мир описывается квантовой волновой функцией, которая эволюционирует согласно уравнению Шрёдингера. Эти постулаты реально фальсифицируемы. Просто поставь эксперимент и покажи, что квантовая интерференция не происходит там, где должна, либо что квантовая запутанность действительно может использоваться для коммуникации со сверхсветовой скоростью, или что волновая функция действительно коллапсирует, даже без декогеренции. Многомировая интерпретация – вообще самая фальсифицируемая из всех когда-либо выдвигаемых теорий.
– Но эти эксперименты относятся не к многомировой интерпретации, – запротестовал отец, не желая сдавать позиции, – а ко всей квантовой механике в целом.
– Верно! Но эвереттовская квантовая механика – это просто чистая, строгая квантовая механика без каких-либо надстроек и предположений сверх того. Но, конечно, если они тебе нужны, мы непременно зададимся вопросом, а проверяемы ли они.
– Да брось. Определяющая характеристика многомировой интерпретации заключается в существовании всех этих миров где-то рядом. Наш мир не может с ними взаимодействовать, поэтому данный конкретный аспект теории непроверяем.
– Ну и что? В любой хорошей теории делаются те или иные непроверяемые прогнозы. Согласно нашему современному теоретическому пониманию общей теории относительности, сила тяготения завтра не может отключиться на десять миллисекунд в конкретной области пространства в десять метров в поперечнике и в двадцати миллионах световых лет от нас. Этот прогноз невозможно проверить, но тем не менее мы уверены, что это так. Нет никаких причин, по которым гравитация могла бы проявлять такие свойства, а если предположить, что такое возможно, то у нас получится гораздо более уродливая теория, чем та, что есть сейчас. Дополнительные миры в эвереттовской квантовой механике – это явление ровно такого же порядка: они неизбежно следуют из простого теоретического формализма. Мы должны признать их существование, если у нас не будет веских причин этого не делать.
– Кроме того, – добавила Алиса, – другие миры, в принципе, могут быть обнаружены, если нам невероятно повезет. Они никуда не делись, они так и остаются в волновой функции. По причине декогеренции крайне маловероятно, чтобы один мир интерферировал с другим, но метафизически это не исключено. Но я бы не стала подавать заявку на грант для такого эксперимента: все равно что добавить сливки в кофе, перемешать, а потом ждать, пока они спонтанно разделятся обратно.
– Не волнуйся, я на это и не рассчитывал. Просто, думаю, Карл Поппер был бы не в восторге от вашего подхода к философии науки.
– Тут, папа, ты попался, – сказала Алиса. – Поппер резко критиковал копенгагенскую интерпретацию, которую называл «ошибочной и даже порочной доктриной». Напротив, о многомировой интерпретации он отзывался лестно, описав ее как «совершенно объективное обсуждение квантовой механики».
– Серьезно? Поппер был эвереттианцем?
– Не совсем, – призналась Алиса. – В конце концов их пути с Эвереттом разошлись, поскольку Поппер не понимал, почему волновая функция может ветвиться, но потом ее ветки не могут слиться обратно. Это хороший вопрос, но мы можем на него ответить.
– Даже не сомневаюсь. На чем же он остановился по части основ квантовой механики?
– Он разработал собственную формулировку квантовой механики, но она так и не прижилась.
– Ха! Философы.
– Да. Мы скорее объясним, почему ваша теория неверна, чем предложим что-то получше.
Отец Алисы вздохнул: