Квантовый возраст

— Но позвольте, молодой человек, оформление лекций нашего гостя, которое должно быть закончено до его отъезда, важнее парадов.

— ?! — штурмовик не удостоил Фусса ответом.

— Ну, возможно, вы замените этих студентов другими?

— Здесь приказывают, а не торгуются!

Профессор Фусс покраснел не то от возмущения, не то от смущения; ему пришлось отпустить студентов. Вечером Румер был у профессора в гостях, и тот смущенно спросил:

— Как вам понравилась эта сцена?

— Да, — сказал Румер, — хорошего мало. Как же вы будете бороться со всем этим?

— Никак. Теперь это уже невозможно. И потом, я немец и должен быть со своим народом. Я боюсь, что Германия, немцы будут расколоты на части так же, как во времена религиозных войн. Если нацистов будет большинство и они придут к власти, нужно будет с этим смириться. Может быть, потом все придет в норму.

В доме у Фуссов было прекрасное угощение. Они играли с женой на рояле Шуберта в четыре руки. Вечер прошел тихо и гладко.

«Так вот, Алиса, — продолжал свой рассказ Юра, — на прощанье я обменялся с Фуссом рукопожатиями и сказал ему: „Спасибо, профессор Фусс, за приглашение. Мне хочется пожелать вам всего доброго. Мы с вами, вероятно, больше никогда не встретимся, либо, если встретимся, наша встреча не будет носить столь дружеский характер“. Потом в раздумье подержал руку его жены. Жена Фусса была еще совсем молодая. Подумал, нужно ей поцеловать руку или нет, и решил, что при таких обстоятельствах, пожалуй, и не нужно».

— Как же глупо ты поступил, мой мальчик, — услышал он вдруг от Алисы. — Они же совершенно правы. А если не правы, так только в том, что пассивны. Кто же будет бороться за Германию, за новый порядок в ней, если не немецкие ученые? Как можно оставаться в стороне от Германии в самый крестный ее час!

— Алиса! Что ты говоришь?! Ты только подумай, что ты говоришь!

— Я говорю правду, мой мальчик. Я так боюсь в эти исторические дни остаться вне Германии, вне великих событий. И я буду следовать за моим народом!

— Да, мало радости от нашей встречи, а я так любил тебя, Алиса.

Алиса стала гладить Юру по голове: «Ты мой золотой мальчик…». И дальше — самые ужасные нацистские лозунги спокойно вплетались в ее ласковые слова.

— Алиса, как тебе не стыдно повторять этот нацистский бред! Ведь не секрет, что ты любила моего отца, любила нас.

— Да нет, мой золотой мальчик, я же не говорю что-то против тебя. Ведь, кроме темноволосых евреев, есть светловолосые евреи. Вот их надо уничтожать.

Юра не стал спорить дальше со старой женщиной. Взывать к разуму было бессмысленно, она уже вся была во власти нацизма. Пора собираться, думал он, собираться домой, в Москву. Но он еще год пробудет в Геттингене. Алису он больше никогда не увидит.

В эту свою поездку в Берлин Юрий Борисович в третий раз встретился с Эйнштейном.

«…Мне захотелось повидать Эйнштейна, и я попросил о приеме, — писал Юрий Борисович. — Эйнштейн принял меня в гостиной и спросил, чем я сейчас занимаюсь. Я был увлечен тогда математической теорией химической валентности и начал рассказывать об этом Эйнштейну. Очень скоро, однако, я заметил, что эта тема его совершенно не интересует, и, смутившись, остановился. Эйнштейн, очевидно, был погружен в собственные мысли; во всяком случае, меня удивило, что он завершил разговор странным образом: „Кланяйтесь господину Герглоцу“. Известный геометр Герглоц был профессором в Геттингене, однако мне так и не удалось понять, почему привет предназначался именно ему.

Это была последняя встреча с Эйнштейном. Через год я вернулся в Москву» [18, с. 111].

В Геттинген Юрий Борисович возвращался подавленным. Вся эта поездка в Берлин началась, продолжалась и кончилась нелепо. Началось с того, что Мила решила уехать из Германии, Юра поехал в Берлин ее провожать. Потом эта ужасная встреча с Алисой. И Эйнштейн, великий Эйнштейн, невероятно постаревший за этот год, рассеянный, с потухшими глазами. И в довершение всего, когда Юрий Борисович сел в обратный поезд из Берлина, обнаружив свободное купе и с облегчением расположившись у окна, дверь в купе отворилась и вошел важный господин с двумя чемоданчиками в руках. На лацкане пиджака у него красовалась свастика. Он бросил свои чемоданчики на сиденье напротив и, выбросив вперед руку в знак приветствия, представился: «Адвокат Мум — лидер национал-социалистской партии Брауншвейга!» У Румера замерло сердце — только этого не хватало, в одном вагоне с нацистским лидером! Ничего, конечно, не будет, но выгнать его из этого вагона могут, оскорбления могут быть, и, вообще, все что угодно. И вдруг этот адвокат посмотрел на него внимательно и с необычайно доброй и вежливой улыбкой спросил:

— Господин из Аргентины?

— Jawohl! Как это вы так быстро догадались?

— Я всякую нацию могу сразу узнать. И что у вас там в Аргентине, поместье или живете в городе?

— Поместье, Señor, hacienda, у моего отца.