Квартал Тортилья-Флэт. Консервный ряд (сборник)

– Лягушек лучше брать ночью, – сказал он, – так что давайте вздремнем, пока стемнеет.

Все уселись в тени, один за другим растянулись и уснули.

Мак был прав. Днем лягушки редко показываются; они прячутся под папоротниками и осторожно выглядывают из расщелин. Их полагается ловить ночью, с фонарями. Люди спали, зная, что им предстоит трудная ночь. Не спал один Хейзл. Он следил за огнем под петушиным бульоном.

Возле утеса не бывает золотого заката. Когда спустилось солнце, часа в два по берегу зашелестели тени. Зашуршали смоковницы. Водяные змеи скользнули к берегу, осторожно окунулись и поплыли, держа головки над водой, как перископы, и оставляя крошечный пенистый след. Заплескалась крупная форель. Комары и москиты, прятавшиеся от солнца, повылезли из тайников и зажужжали над водой. Все жуки, все мухи, шершни, бабочки, осы и стрекозы вернулись восвояси. И когда тень добралась до пляжа, когда засвистел первый перепел, Мак с ребятами проснулись. Запах бульона надрывал сердце. Хейзл сорвал с прибрежного лавра свежий лист и положил в суп. Там же варилась морковка. Кофе в отдельной банке кипел на отдельном камне, чуть подальше от огня, чтоб не убежал. Мак проснулся, встал, потянулся, побрел к берегу, умылся, черпая воду ладонями, харкнул, плюнул, высморкался, прополоскал рот, пукнул, затянул ремень, поскреб ногу, причесался пятерней, отпил из бутылки, рыгнул и сел у костра.

– Ух ты, как пахнет, – сказал он.

Все мужчины, проснувшись, ведут себя примерно одинаково. Ребята почти точно воспроизвели действия Мака. И скоро все сидели у костра и нахваливали Хейзла. Хейзл вонзил перочинный нож в мышцу петуха.

– Не сказать, чтоб мягкий, – сознался Хейзл. – Чтоб мягкий стал, его недели две варить надо. Как думаешь, Мак, сколько ему?

– Мне сорок восемь, а я не такой крепкий, – сказал Мак.

– А интересно, до сколько может протянуть петух, – сказал Эдди. – Если не заболеет и не переедут его?

– Ишь чего выдумал, – сказал Джон.

Приятно посидели. Бутыль ходила по кругу и согревала.

Джон сказал:

– Эдди, ты не обижайся. Просто знаешь чего? Ну, если б держать в баре три запасных бутыли, а? И в одну бы сливать все виски, в другую все вино, а в третью – пиво, а?..

Всем стало неловко.

– Да нет, ты не думай, – спохватился Джон. – Мне и так нравится. – И Джон еще долго говорил, он сам понял, что ляпнул ужасную глупость, и никак не мог остановиться. – Даже интересно, тут не знаешь, что с тобой будет. Вот виски, например, – заспешил он, – пьешь и знаешь, что с тобой будет. Любишь драться – подерешься, глаза на мокром месте – слезу пустишь. А тут, – Джон не жалел добрых слов, – тут, может, ты на дерево полезешь, а может, поплывешь до Санта-Круса. Так интересней, – бормотнул он.

– Да, вот именно поплывешь, – вовремя вмешался Мак, чтоб перебить наконец Джона. – А что теперь с тем малым, Маккинли Мораном? Ну, с водолазом, помните?

– Помню я его, – сказал Хьюги, – мы с ним дружили. Как раз у него работы мало было, и он здорово запил. Это жуть – пить и нырять, и, конечно, неприятности. Ну, продал он скафандр, продал шлем и насос и подался куда-то. Не знаю даже куда. Он как нырял тогда за итальяшкой, который за якорь «Двенадцати братьев» зацепился, так все. Это ведь Маккинли тогда нырял. Барабанные перепонки у него лопнули. Ну, и все. А итальяшке – хоть бы хны.

Мак снова отдал должное сборной бутыли.

– У него во время «сухого закона» во денег было! – сказал Мак. – В день по двадцать пять монет с правительства огребал за то, что искал на дне спиртное, и с Луи по три доллара за ящик за то, что ничего не находил. Ну, для верности он по ящику в день поднимал, ради правительства, чтоб не так уж очень расстраивалось. Луи-то ничего. Ловчил, чтоб других водолазов никого на это дело не брали. Маккинли кучу денег загреб.

– Ага, – сказал Хьюги. – Только он как разные прочие: денег загребет – и сразу давай жениться. Три раза женился, пока все не спустил. Я уж в нем разобрался. Как купит лису – гляди, не сегодня завтра женится!

– Интересно, а что это с Гэем? – спросил Эдди. О нем впервые вспомнили.

– А ну его, – сказал Мак. – Женатым веры нет. И ненавидит свою старуху, а все равно к ней приползет. Вроде совсем на нее озвереет, а все равно приползет. Им веры нет. Вот Гэй, ну? – сказал Мак. – Уж она его колотит. Так нет, Гэй три дня поживет без нее, переживает, себя же виноватым считает – и опять к ней на задних лапках.

Ели долго и со смаком, раздирали петуха, держали на весу капающие жиром куски, пока не остынут, и обгладывали с костей жилистое мясо. Разрезали морковь сухими ивовыми прутьями, а потом передавали бидон по кругу и пили бульон. А вечер подбирался к ним мягко, как музыка из отдаления. Перепела звали друг дружку к воде, в заводи плескала форель, мотыльки вились и дрожали над берегом, и дневной свет уже путался с тьмой. Передали по кругу кофе, согрелись, наелись и стихли. Наконец Мак сказал:

– Ох, черт, ненавижу, когда врут.

– Да кто врал-то? – спросил Эдди.

– Я же не против, если кто немного загнет для дела или для разговору. А кто врет сам себе – вот того ненавижу.