Квартира. Карьера. И три кавалера

Она была и осталась легким человеком. Катя с удовольствием засмеялась. И вдруг ей почудилось, что Стомахина тихо сказала: «Переспи с Мироном, а?» Трифонова убеждалась во вменяемости подруги уже часа три. Значит, та не могла попросить соблазнить собственного мужа. «Так сходят с ума, – решила Катя. – Наверное, я все это время подспудно ревновала ее к нему или жалела, что отпустила его к ней. Мы с ней встретились, приложились к спиртному, расслабились. И это вылезло, причем в мерзейшей форме, будто она подкинула идею, а не я. Кажется, на моем лице отражается безумие. Александрина как-то подозрительно на меня смотрит».

– Кать, – окликнула та.

– Извини, ушла в себя на секунду. Мне послышалось…

– Тебе не послышалось.

«Все-таки сумасшедшая она, а не я», – с некоторым облегчением догадалась Трифонова. И почти взмолилась:

– Тогда еще раз. Медленно и по буквам.

– Переспи с Мироном. Пожалуйста.

Наступила тишина. Обе словно разучились говорить. Залпом опустошили свои бокалы. Первой опомнилась главная медсестра:

– Что происходит?

– Банальность, растянутая во времени и пространстве, – вздохнула Александрина.

Да, она самая, не щадящая ни богатых, ни бедных, ни молодых, ни старых, и была. Первые полтора года Мирон боготворил жену-спасительницу. Думал, что умер бы уже, не откачай она его после передозировки. Вообразить невозможно – Земля вращается, мир живет, а он покоится на кладбище. Эта несправедливость едва не свершилась, и женщина, предотвратившая ее из любви к нему, была достойна благодарности и обожания. Но постепенно забывались невыносимая головная боль, тошнотворная слабость и ужас беспамятства, испытанные им, когда он очнулся непонятно где. А выяснив, что находится в отделении токсикологии, в палате частной клиники, запаниковал еще сильнее. Мирон полгода держался на воспоминании о невероятном счастье, затопившем его при виде мамы и папы. Александрина, умница, догадалась найти их номер в списке контактов его айфона и вызвать… Однако и оно тускнело. Пока не наступил следующий этап – Стомахина вдруг начало раздражать корябающее ощущение, что он должен быть благодарным Александрине каждую секунду. С ним случилось несчастье, которое давно пора было закопать глубоко в память, чтобы радоваться не только тому, что выжил, но и тому, как живется. Не получалось – рядом была жена, которая олицетворяла произошедшее денно и нощно.

Ему было бы проще, упрекай его Александрина, дескать, я тебя с того света вытащила, а ты, мерзавец, не ценишь. Тогда можно было сказать: «Если бы ты тонула, я тебя спас, а потом все время напоминал, что ты мне всем обязана, порядочно было бы?» Но она молчала. Ни разу не заговорила о той страшной ночи. Мирон, конечно, не знал, что на самом деле его откачала Катя. Но, даже если бы это сделала Александрина, она вела бы себя так же. Стомахин чувствовал себя паршиво: жена не требовала благодарности, наоборот, будто тоже старалась забыть то отравление, а он злился на нее ни за что. Способ отдохнуть от таких моральных трудов известен каждому взрослому человеку. И Мирон пристрастился к водке.

– Прямо спивается? – уточнила Катя.

– В процессе, – мрачно объяснила Александрина. – Но прогрессирует быстро. Когда хлестал коньяк и виски дома или на людях, но при мне, все контролировалось. А теперь повадился нажираться один. Ужинает, видишь ли, с бутылкой, измотан до того, что не замечает, когда именно перебирает.

– Изменяет? – прямо спросила Трифонова.

– Не ловила еще. Но слухи доходят. Вокруг девки вьются. Я думала, высокие тощие блондинки вроде тебя. А скатала в клуб, где он отдыхал от дневных трудов самостоятельно, и увидела табунок коренастых брюнеток. Кать, напомни ему, кто его идеал.

– В койке?

– Да, – твердо сказала несчастная.