Квартира. Карьера. И три кавалера

Иванцова благодарно и согласно закивала. Александрина взглянула на Катю с живейшим интересом. Казалось, она не ожидала, что на главную медсестру тоже подействуют ее чары.

– Просто. Если за спиной про человека все говорят, что он ничем не примечательный выскочка, а в лицо соловьями поют комплименты, значит, тот самый. Только не вздумай лезть к нему со своими работами и требовать тебя продвинуть. Он – все, ты почти ничто. Если предложат быть пешкой в каком-нибудь проекте, не гордись, участвуй, вкладывай все силы. Твое дело закрепиться в среде и ждать своего главного шанса. Теперь по буквам: учась, тусуясь, подмалевывая что-нибудь для кого-нибудь, работай для себя, делай свое. Когда настанет твой час, ты должна предъявить зрелые серьезные работы. Последнее, верить в творческой среде нельзя никому. Жалеть нельзя никого. Откровенничать нельзя ни с кем. Самая благодарная роль на первых порах – наивная дурочка, которой до мастерства еще переть и переть. Только не заиграйся. Все. Вопросы есть?

Карина Иванцова сидела с открытым ртом и молчала. Катя Трифонова тихо спросила:

– Господи, сколько же времени это займет?

– Нет, ну, обожествлять меня не надо, – заскромничала Стомахина. – Лет десять минимум.

– Мне будет тридцать! – с отчаянием воскликнула Карина.

Александрина посмотрела на Катю, Катя на Александрину, и обе захохотали. Иванцова уставилась на них с диковатым выражением лица, потом слабо улыбнулась. Гуру отреагировала мгновенно:

– Рано тебе веселиться. Быстро показывай свои работы.

– Что? – не восприняла призыв начинающая художница.

– Не разочаровывай меня, – угрожающе процедила Стомахина. – Ты сейчас коробейник. Товар должен быть при тебе денно и нощно. Ну, я жду.

И вдруг Карина как сомнамбула поднялась со стула, вынула из платяного шкафа уже знакомую Кате синюю картонную папку и робко выложила перед Александриной. Та мельком взглянула на свои редкой красоты часы-браслет и рывком открыла вместилище драгоценностей Иванцовой. Сначала отложила две акварели – с облупленной советской беседкой и с новой хромированной остановкой под дождем. Потом еще три – какие-то пятна скручивались в спираль, были спиралью и снова раскручивались, становясь другими. Повернулась к Трифоновой:

– Ничего не хочешь выбрать? Ага, они подписаны, все нормально.

Катя вынула лист с двухэтажным старым домом, тающем в ливне. И обнаружила нечто новенькое – тот же дом, когда вода с неба валиться перестала. Он стоял, как осевший мартовский сугроб. И почему-то до зуда хотелось, чтобы этот каменный лед исчез совсем, открыл перспективу.

– Сколько? – Александрина явно заторопилась, еще раз посмотрев на часы.

– В смысле? – не поняла Карина.

– Сколько ты хочешь за эти семь акварелей? – неожиданная покупательница смотрела девочке в глаза.

– Не издевайтесь, – Иванцова опять шмыгнула своим большим курносым носом. – Вы из жалости.

– Я похожа на благодетельницу? – Александрина сунула под этот самый нос свои бриллианты. – Мне делать нечего, только скупать мазню каких-то соплюх? Копейки за халтуру никогда никому не заплатила и не заплачу. Назначай цену, минуту даю.

Трифонова смотрела на нее вопросительно, дескать, не перебарщиваешь?

– В городе стали часто ломаться терминалы. А моя старушка любит заглянуть в кофейню. Так я на всякий случай снимаю наличку заранее, – безмятежно объяснила Стомахина. И сурово воззрилась на опешившего автора: – Итак?

– По тысяче? – прошептала Карина.

– Идет.

Александрина вынула из сумки черный кожаный кошелек, из него – две пятитысячных купюры и положила перед впавшей в ступор Иванцовой. Улыбнулась подруге:

– Госпожа Трифонова, позвольте подарить вам две акварели в знак благодарности, сами знаете за что. Свои пять я забираю. Все, у меня больше нет ни минуты. Я позвоню вечером, часов в десять. Пока. – Она еще раз внимательно посмотрела на Карину: – Удачи, москвичка.

Александрина стремительно исчезла и вслед ей Катя и Карина хором взвыли:

– Спасибо.

Трифонова огляделась, будто впервые видела приемную. Светлые стены, модная светлая офисная мебель, встроенные в потолок светильники, окно во всю стену. И в этой современности – встрепанная, опухшая от рыданий девочка с вечными проблемами.

– Екатерина Анатольевна, кто она? – испуганно спросила Карина.

– Женщина, ставшая самой собой, – вздохнула Трифонова.

– Простите меня!

– Вы прощены. Я пойду. Закрывайте тут все и бегите домой. Завтра не опаздывайте, – говорила Катя, снимая халат, надевая пальто, сворачивая в трубочку акварели. – До свидания, Карина Игоревна.

– До свидания, Екатерина Анатольевна.