Квартира. Карьера. И три кавалера

В тот день неутомимая Катя разогналась, как гоночный автомобиль. Поскольку соревновалась она в заезде сама с собой, аварий удалось избежать. В половине шестого вечера дела иссякли. Она еще минут двадцать пять читала американскую статью об организации работы среднего медперсонала в хирургических отделениях – поддерживала уровень. Пять минут пила минералку, стоя у окна – мелкими глотками, отдыхая. Иванцовой уже пора было бы «показать личико» в проеме двери и спросить, можно ли бежать из клиники со всех ног. Но личико не показывалось. Скорее удивленная, чем обеспокоенная, Трифонова сама выглянула в приемную. И рванула к личному помощнику.

Та все еще в белом халате сидела за столом, уткнувшись в него лбом, и тихо на одной ноте тоскливо выла:

– И-и-и…

– Карина Игоревна, что с вами? – воскликнула Трифонова. – Что стряслось?

Услышав над своим красным жарким ухом ее голос, Карина зарыдала в голос.

– Что? Что? Что? – спрашивала Трифонова.

– А-а-и-а-и-а…

– Сейчас я сделаю вам успокаивающий укол, – метнулась к себе Катя.

Иванцова протестующе горестно и страшно закричала.

– Сейчас позвоню в неврологию…

Крико-вой только усилился.

– Что у вас тут происходит? – живо поинтересовался неповторимый голос.

Беспомощная главная медсестра посмотрела в сторону входа. И сама завопила, не помня себя от радости:

– Александрина! Господи, какими судьбами?!

– О, мне тут несказанно рады. Это так бодрит. Я бабушку Мирона сопровождаю. Пока ее осматривают, дай, думаю, проведаю Катю.

– Бабушку, которая академик? – тупо уточнила Трифонова.

– Нет, которая народная артистка, – рассмеялась неунывающая при любых зрелищах Стомахина. – Что с девушкой? У нее кто-то умер?

– Я не могу добиться ни слова уже минут пять.

– Ну, ты же ее начальница. У нее на тебя вполне понятная реакция, – продолжила веселиться Александрина. – Знаешь, в нормальном состоянии держится, а в критическом весь ужас перед тобой вылезает. Что ты с подчиненными делаешь, Трифонова?

– С этой ничего. Она вполне вменяема и работает на совесть.

– Ладно, будем выяснять, – усмехнулась Александрина и неожиданно резко подняла Иванцову за плечи.

Катя уже стояла наготове с парой таблеток и стаканом воды. Ловко впихнула в приоткрытый рот лекарство и влила немного жидкости. Карина рефлекторно проглотила.

– Класс, – восхитилась Стомахина.

Катя пожала плечами, мол, долго ли умеючи. Оскорбленная насилием девочка снова заголосила.

– Она когда-то сказала, что истеричек надо хлестать по щекам, – кивнула на Трифонову Александрина. – С тех пор мне очень хочется проверить это на практике. Пожалуй, ты в качестве подопытного кролика подойдешь. Быстро замолчала, вытерла сопли и представилась. Зовут тебя как?

Катя глазам своим и ушам не верила. Будут пощечины или нет, словно зависело от того, понравится ли Стомахиной имя истерички. «Вот кому надо было в артистки, – подумала она. – А ведь Александрина и со мной разговаривала, когда я с ума сходила, наверное, так же. Просто сейчас я впервые наблюдаю ее со стороны. В ее голосе звучит неподдельная ярость. При этом она развлекается, а не ярится. Ничего себе. Даже не верится, что это импровизация». Девочка, похоже, восприняла слова неожиданно явившейся молодой женщины правильно. Достала из ящика стола бумажные салфетки, добросовестно высморкалась и тихо сказала:

– Карина.

Александрина помолчала, будто раздумывая, бить или не бить. Явно отложила решение до ответа на следующий вопрос:

– Ну, Карина, почему ревешь белугой? Не вздумай снова начать. Отвечай.

По щекам Иванцовой текли слезы, побелевшие губы дрожали, но криком кричать она больше не решалась. Горячечно заговорила:

– Я ненавижу эту клинику, этот офис, этот халат. Даже Екатерину Анатольевну иногда ненавижу…

– Ее-то за что? – ласково уточнила Александрина.

Именно ласково, вкрадчиво, но Иванцова сжалась, а Трифонова попятилась.

– За то, что ей здесь нравится. Приходит и увлеченно делает одно и то же. Господи, час за часом, день за днем, неделя за неделей, год за годом. И так до старости! А тут плохо, скучно, гадко, я больше не выдержу. Я хочу писать акварели, играть на сцене, сниматься в кино… Мне нужны люди искусства, с которыми мы понимаем друг друга…

– Теперь молчать, – велела Стомахина и повернулась к Трифоновой с немым вопросом.

– Она три раза не поступила во ВГИК. Но в этом году начала брать уроки у настоящего художника с собственной мастерской, – отчиталась Катя.

– Снова говори, – переключилась на Иванцову Александрина. – Мэтр тебя обидел? Изнасиловал и выгнал?

– Нет, что вы! Он – знакомый родителей, уроки платные. Но каждый раз посмотрит работу, буркнет: «Ничего, ничего, займемся основами», и все.

– А надо, чтобы вопил от восторга при виде?