Откидываюсь на спинку стула и отворачиваюсь от экрана. Пялилась на него слишком долго – фото из замка опубликовали на женской странице «Дейли Мейл». С ума сойти, Кэтрин теперь официально знаменитость! До чего стремительно все произошло! Не могу удержаться и читаю комментарии женщин о том, какой Леон на этих снимках сексуальный. Естественно, я и так знаю, но все равно приятно получить подтверждение со стороны. Хоть и ревную. Интересно, что он про все это думает? Надеюсь, он слишком технически некомпетентен, чтобы прокрутить страницу вниз до раздела комментариев, потому что некоторые из них – откровенно пошлые. Разумеется, есть и расистские, интернет все-таки, и обсуждение Леона тут же скатывается в спор о том, является ли глобальное потепление происками либералов. Не успела я оглянуться, как уже нырнула в канализационную трубу всемирной паутины и убила полчаса на чтение бредовых рассуждений о том, неонацист ли Трамп и слишком ли большие у Леона уши.
После работы отправляюсь к психотерапевту. Как заведено, Люси сидит молча. От этого почти неуютно, и я спонтанно начинаю рассказывать ужасные, причиняющие боль вещи, о которых обычно даже думать не могу. Как Джастин ловко убедил, что у меня плохая память – всегда можно сказать, что я что-то не так помню. Как беспардонно заставил меня поверить, что я выкинула кучу одежды, хотя на самом деле запихивал вещи, которые ему не нравились, в дальний угол шкафа. Как незаметно внушил, что я обязана заниматься с ним сексом, даже когда была настолько расстроена, что я не могла ясно мыслить.
Для Люси – обычная сессия. Она лишь кивает или наклоняет голову. Иногда – в крайних случаях, когда я говорю вслух что-то такое, от чего физически больно, – произносит участливое «да». В конце неожиданно спрашивает, как я оцениваю собственный прогресс. Я начинаю с обычных расшаркиваний: «просто замечательно, правда, огромное спасибо», – точно парикмахеру, который спрашивает, нравится ли тебе стрижка. Однако Люси молчит, и я серьезно задумываюсь над вопросом. Пару месяцев назад я с огромным трудом отказала Джастину, когда он приглашал меня выпить. Я тратила бо́льшую часть мыслительной энергии на то, чтобы удерживать воспоминания на расстоянии. Не хотела даже признать, что стала жертвой психологического насилия. А теперь я говорю с «кем-то другим, а не с Мо», что я не виновата, да еще и на самом деле в это верю.
В метро по дороге домой гляжу на свое отражение в стекле, расправляю плечи, как в день переезда от Джастина. Да, после сессии глаза у меня на мокром месте, однако сегодня на мне нет темных очков. И знаете что? Я страшно собой горжусь!
Ответ на вопрос, как он себя чувствует после публикации в «Дейли Мейл», нахожу по возвращении в квартиру. Леон оставил записку на холодильнике:
Слава не вскружила голову – уже что-то. Засовываю коробочку с едой в микроволновку, напеваю, пока она гудит, «Что нас не убивает…» и тянусь за ручкой. До среды Леон работает, потом едет к маме; мы не увидимся до пятницы, дня апелляции. Он все время находит себе занятие. Завтра едет к последнему в списке Джонни Уайту в Кардифф, а когда вернется, только-только будет время немного поспать перед работой. Хотела сказать, что в таком режиме долго не протянешь, но он так мало спит, даже когда дома. Может, оно и к лучшему, если есть занятие. Наконец дочитал «Под стеклянным колпаком» – верный признак бессонницы – и питается в основном кофеином. Хотя до конца месяца далеко, а растворимого кофе у нас почти не осталось.
Решаю не распоэзиваться.
На следующий вечер читаю ответную записку. Сразу видно, он страшно устал. Почерк не такой убористый, как обычно, словно сил держать ручку не осталось.
Хм. Ричи, может, и держится, а насчет Леона я не уверена.
56. Леон