Квартира в Париже

Она обессиленно опустилась на край кровати. С минуту оба молчали.

– Сегодня Майер хвастался, что британские ВВС разгромлены немцами, – нарушила молчание Эстель. – И что без защиты с воздуха Лондон сотрут с лица земли за несколько дней.

– Майер брешет.

– Откуда ты знаешь?

Жером отвел взгляд.

– Все фашисты брешут.

– Мне нужно срочно переговорить с Вивьен, обо всем расспросить. В смысле, о Лондоне. А еще в подвале «Рица» я видела какое-то радиооборудование. Кажется, там для Геринга собираются установить шифровальное устройство. Вдруг это важно.

– Попробую организовать вам встречу.

– Спасибо.

Она разгладила рукой лимонно-желтый подол, а подняв голову, заметила какой-то странный пристальный взгляд Жерома.

– У меня в зубах что-то застряло? – осведомилась Эстель. – Или я еще в чем-то провинилась?

– Нет, – поежился он и сунул руки в карманы. – Просто первый раз вижу… то есть… вид у тебя странный, – смущенно промямлил он.

– Странный?

– Да не в том смысле… – замялся он. – Алар, ты просто красавица.

Эстель окинула взглядом платье от кутюр, не в состоянии принять его слова за комплимент. Не будь рядом Жерома, тут же сорвала бы этот наряд.

– Представляешь, в «Рице» есть номер, битком набитый награбленными картинами, рисунками, скульптурами! – ушла она от ответа. – Сегодня видела.

– При всем уважении, Алар, это просто вещи, – выдохнул он. – Сейчас есть проблемы поважнее искусства.

– Знаю. Только вот смотрела я на эту коллекцию и думала: сколько же бед связано с каждым произведением. Чего стоила их добыча. Как будто передо мной свалено в кучу огромное множество искалеченных судеб в ожидании отправки неизвестно куда безо всякой надежды на возвращение.

Она прислонилась к столбику кровати.

– С утратой семейных реликвий, что объединяют людей, напоминают о прошлом, беднеет история всей страны.

Жером подошел к ней и осторожно сел рядом, продавливая своим весом матрац.

– Я не какой-нибудь генерал, командующий союзными войсками с танками и пушками в моем распоряжении, – прошептала Эстель. – У меня даже санитарной машины больше нет. – Она обхватила себя руками. – Просто одинокая модница, благодаря знатному происхождению вращаюсь среди самых сливок общества и старательно поддерживаю определенную репутацию, чтобы кутить напропалую, словно и нет никакой войны, не вызывая подозрений. Вот и все мое оружие.

– Кстати, очень грозное. Даже меня провела, а уж кому, как не мне, следовало догадаться.

– Правда? Что-то я сомневаюсь. Приходится терпеть толпы этих солдафонов, что каждый вечер набиваются в кабаре и отели, хихикать над их шутками, ярко краситься, но при этом не давать им руки распускать. Петь, когда попросят, а когда болтают между собой по-немецки, притворяться, что ни слова не понимаю. И ждать. Надеяться улучить момент, когда от выпивки или просто раздутого самомнения они сболтнут чего-нибудь лишнего, прекрасно понимая, что все собранные обрывки информации в конце концов могут оказаться полной ерундой.

– Каждая мелочь пригодится. Любая. Никогда не угадаешь, какая капля переполнит чашу.

– Жером, мелочами нынче делу не поможешь. Надо что-то посерьезней.

– Насколько серьезней? – так многозначительно спросил он, что Эстель от удивления обернулась.

– В каком смысле?

Он перехватил ее взгляд.

– Чем ты готова рискнуть?

– Чем угодно. Расскажи, что еще я могу сделать.

Он кивнул в сторону гардероба.

– Бывает… иногда надо спрятать людей. Но это очень опасно. Гораздо опаснее, чем время от времени прятать пациентов.

– А ты забыл, где мы познакомились?

Жером потянулся было к ней, но передумал и уронил руку на колено.

– Помню. Но тут совсем другое дело, чем на санитарной машине по полям гонять. Хочу быть уверен, что ты это понимаешь. Подумай хорошенько, прежде чем соглашаться.

Эстель ответила, старательно подбирая каждое слово:

– Когда мы с Рашель были совсем юными, Серж устраивал дома так называемые салоны. У него собирались художники, писатели, философы… спорили, делились мнениями, что-то объясняли. Никаких запретных тем или высказываний. Мы впервые туда попали лет в одиннадцать-двенадцать и продолжали до самой армии. Серж говорил, что самое главное – не слушать чужие мнения, а научиться думать своей головой. А значит, разобраться в самих себе.

– Похоже, мудрый человек.

– Это точно, – согласилась Эстель, разглядывая лежащие на коленях Жерома руки. Крепкие, мозолистые, но при этом удивительно нежные, когда дело касалось пациентов. Руки человека, всегда знающего наперед, как именно поступить, и не ведающего сомнений.

– В этом городе люди из моего окружения на многое закрывают глаза, делают вид, что не замечают происходящего, – заметила она. – А в такие вечера, как сегодня, приходится сталкиваться с теми, кому все равно, лишь бы их все это не касалось, а то и хуже, мечтающими поиметь какую-то выгоду. Ненавижу таких. Как будто в грязи вывалялась.

– Эстель…

– Ты просил хорошенько подумать? – перебила она. – Ну так слушай. Не бороться, не стараться изо всех сил – значит стать соучастницей всех уже случившихся и будущих злодеяний. Это я чувствую всеми фибрами души.