Квартира в Париже

– Тогда и ты послушай, Алар. – Жером внезапно склонился к ней и слегка коснулся щеки губами, – запомни, что ты не одинока в своей борьбе.

Эстель не стала противиться живительному теплу, наполняющему стылую пустоту в глубине души.

– Постараюсь, – прошептала она.

Глава 7

Софи

БЛЕТЧЛИ-ПАРК, АНГЛИЯ, 16 июля 1942 года

Уткнувшись в бумаги на столе, Софи напомнила себе, что сдаваться не собирается.

Перед ней лежал документ на немецком языке, один из сотен дешифрованных, что требовалось срочно перевести. Через ее руки прошли сотни таких же, сотни запоздавших донесений, скорее всего уже неспособных как-то помочь союзным войскам на суше и в море. Тем, что в отличие от Петра еще живут надеждой, сражаются и проливают кровь за все, что им дорого.

За несколько месяцев после гибели Петра к ее горю добавился леденящий ужас, впрочем, если вспомнить все пережитое, он ей даже помог. Именно ужас не давал ей остановиться и просто рухнуть в бездонную пучину скорби. Именно страх, пронизывающий до мозга костей, не дал ей попасть в лапы солдат вермахта, наводнившего Польшу пехотой, танками и самолетами, осыпавшими землю градом бомб.

Добравшись до Варшавы, она застала город в руинах и огне пожарищ, целые кварталы выгорели дотла, превратившись в обугленные скелеты балок и горы битого кирпича. Сотрудников посольства давно эвакуировали, и Софи не стала тратить время на поиски знакомых.

Северная стена ее дома обрушилась, но квартира с южной стороны, где она жила, частично уцелела. Оттуда удалось забрать зимнее пальто, деревянную шкатулку с деньгами, спрятанную под половицей у кровати, и фотографию Милбрука в разбитой рамке.

А потом она бежала из Польши.

Домой она добиралась целых тринадцать месяцев. Тринадцать месяцев просыпалась по утрам, не зная, доживет ли до следующего. Сомневалась, хватит ли выдержки пересилить парализующий страх и не ослабляющее хватку горе. Ступив наконец на английскую землю, духовно и физически опустошенная, ринулась прямиком в Лондон, но и тут опоздала. Люфтваффе оставили ее сиротой.

Стоя на краю воронки рядом с горой обломков, что когда-то были лондонским домом ее семьи, она почувствовала, как горе, преследовавшее ее с самой Польши, наконец переполнило чашу терпения. Скорбная ноша рассыпалась множеством осколков, оставив от души пустую оболочку, словно отражение царящей кругом разрухи.

Но время не стояло на месте, дни складывались в недели, недели в месяцы, и пустота мало-помалу начала заполняться. Доводящая до белого каления ярость клубилась в этом вакууме словно дым, где-то в глубине билось отвращение и завывала тоска. Но больше всего донимало жгучее ощущение собственного бессилия, не давая сомкнуть глаз по ночам. Она просто не могла сидеть сложа руки, была готова пойти на что угодно, лишь бы отомстить тем, кто отобрал у нее самое дорогое.

Этот нестерпимый зуд она и пыталась унять работой в Блетчли-парке. Оказывая посильную помощь армии, надеялась избавиться от ощущения бесполезности и унять неумолимую ярость, но эти чувства только обострились. Все усилия сводились на нет пониманием того, что эти шифровки попадали к ней для перевода зачастую слишком поздно и не спасали погибающих на суше и на море людей.

Она не знала, сколько еще продержится и не сойдет с ума…

– Софи Ковальски?

В дверях с бумагой в руке стоял высокий худощавый человек с аккуратно подстриженной бородкой и в ничем не примечательной одежде. Она встала.

– Да.

Он прищурился, без тени смущения разглядывая ее с ног до головы.

– Вы Софи Ковальски?

– Да, – повторила она, едва удержавшись от едкого замечания.

– Пожалуйста, пройдемте со мной, – не то попросил, не то приказал он.

Софи последовала за ним, не обращая внимания на взгляды окружающих, только нахмурилась, заметив, что он направляется прочь от суеты вокруг казарм в самую гущу изумрудной летней зелени парка. Здесь они оказались вдали от посторонних ушей.

Незнакомец остановился на покрытой гравием дорожке, окруженной разросшимся, неухоженным кустарником.

– Говорят, вы хорошо владеете языками, – вдруг без каких-либо объяснений заявил он на безупречном французском.

– Да, прилично, – ответила она на том же языке с возрастающим любопытством. – Иначе бы меня сюда не взяли.

– У вас парижский акцент.

– Я прожила там два года.

Он только хмыкнул в ответ, поглаживая бородку и не отрывая от нее невыразительных карих глаз.

В его внешности не было ничего угрожающего, но она почему-то насторожилась. Казалось, под этой опрятной, сдержанной личиной таится какая-то опасность. Софи перехватила его взгляд, не показывая страха.

– А еще где жили? – перешел он на немецкий диалект, характерный для горных районов на юге.

– Год в Женеве. Три в Варшаве, – ответила она по-немецки.

– А в Берлине?

– Нет.

– А говорите как уроженка Берлина.

– Моя гувернантка была оттуда.

И к тому же до ужаса строгая и непреклонная, когда дело касалось учебы.

– Ясно, – он смахнул с рукава муху. – Значит, вы не немка?

– Простите?

– Вы не состоите в нацистской партии?

От этих слов у нее по спине пробежал тревожный холодок, сметая остатки любопытства.

– Что? Нет.