Квартирантка с двумя детьми

– Пишется? – Юрий оторвался от тарелки, поднял отяжелевшие глаза. – Пишется… Вопрос теперь надо ставить иначе: зачем писать? Что толку? Чья совесть от моей писанины сделается чище? Чья совесть от этого заболит? – Он замолчал и после паузы заговорил быстрее, дрожащей скороговоркой: – У меня, как я узнал сегодня, нет совести, у меня есть только нервы. Обругает какая-нибудь сволочь – рана. Другая сволочь похвалит – ещё рана… Им ведь всё равно, что я пишу! Они всё сжирают! Душу вложишь, сердце своё вложишь – сожрут и душу, и сердце. Мерзость вынешь из души – жрут мерзость… Им всё равно, что жрать. Они всё поголовно грамотные, у всех у них сенсорное голодание… И они все жужжат, жужжат вокруг меня – журналисты, редакторы, критики, бабы какие-то непрерывные… И все они требуют: давай, давай! И я даю, а меня уже тошнит, я уже давным-давно перестал быть писателем… Какой из меня, к чёрту, писатель, если я ненавижу писать, если для меня писание – это мука, постыдное занятие… У меня отравление. А я продолжаю, продолжаю каждое утро… Я верил, что кто-то становится лучше и честнее от моих книг. Чище, добрее… Никому я не нужен… Я сдохну, и через два дня меня забудут и станут жрать кого-нибудь другого… Я хотел переделать их по своему образу и подобию. А они переделали меня по своему. Это раньше было будущее, маячило где-то за горизонтами, а теперь нет никакого будущего. Оно слилось с настоящим. А разве они готовы к этому? Я пытался подготовить их, но они не желают готовиться, им все равно, они только жрут. И теперь я хочу одного – покоя. Понимаешь? Покоя! Больше не хочу ту дрянь, которая у меня накопилась, никому на голову выливать.

Юрий замолчал и снова навис над тарелкой. Жадно, но и с отвращением бросил в рот ложку каши.

– Что ты такое говоришь? – сказала Ирина и услышала, что голос её хриплый, как будто её чуть не задушили и сломали что-то в горле. – Зачем?

Тело было каменным, она не могла шевелиться. Не понимала ещё, но уже знала, что произошло страшное. Рухнуло и придавило её, и ей не выбраться.

Юрий повозил ложкой в тарелке и посмотрел на неё. Но теперь взгляд теплый и озорной.

– Хорошо сыграл? Мне говорили, что у меня есть актерский дар… Это монолог Писателя из «Сталкера». Помнишь – фильм Тарковского… Верней, не из фильма, а из сценария… Стругацкие, конечно, оригинальные были ребята, а Тарковский испортил, считаю, почти всё отсек, весь смысл… Сейчас вот прочитал сценарий и, видишь, с ходу запомнил.

Юрий пригляделся к Ирине и затревожился:

– Ну ты чего? Поверила, что это я сам?.. Ри-иш?.. Да это шутка… Так мощно посидел с утра, пять страниц выдал, ну и решил почитать. Наткнулся на сценарий Стругацких в Интернете, и как-то так зацепило… А мы, писатели, любим, когда собратья плачутся. И мне вот захотелось… Риш, ты чего?..

– Да, – с усилием отозвалась она, – правдоподобно получилось. – И попыталась улыбнуться. – Чай чёрный будешь, зелёный?

– Зелёный, лапулюшка моя доверчивая… Кстати, Тарковский от Стругацких требовал ускучнить сценарий. Хм… Что-то есть в этом – ускучнить… Все стремятся к экшену, действию, к динамике, а он – ускучнить… Само слово-то какое…

Продолжение дня было обыкновенным, и следующий ничем особенно не отличался от предыдущих, и ещё десяток… Будни.

А потом Юрий протянул ей стопочку ещё тёплых, пахнущих принтером листов.

– Закончил повесть.

Ирина всегда становилась первой читательницей его вещей. Не боялась делать замечания. Иногда Юрий пытался спорить, объяснить, но чаще соглашался. Не так: «Да, ты права», – а молча. Просто, читая повесть, или роман, или рассказ напечатанными, Ирина видела, что тот, и тот, и вот тот эпизоды переделаны так, как предлагала она.

– Поздравляю, любимый.

Пообедали, минут пятнадцать посмотрели телевизор, и Юрий поднялся.

– Что ж, пойду вымучивать колонку. Предложили про грамотность написать… Оказывается, есть День грамотности… Колонку назову – «Относительное понятие»… – И, выходя из комнаты, бросил взгляд на повесть; Ирина ответила ему своим взглядом: сейчас начну читать.

Устроилась в кресле, большом – можно сидеть, поджав под себя ноги, а так как-то уютнее; зажгла торшер. Взяла со стеклянного столика листы.

«Давно, ещё до рождения Ильи Погудина, Кобальтогорск был цветущим оазисом цивилизации посреди Саянских гор и тайги… В пятидесятые годы, когда начинались великие стройки, неподалёку от того места, где позже вырос посёлок, нашли залежи кобальта, никеля, меди и решили ставить комбинат. Для полутора тысяч рабочих рубили в котловине меж двух хребтов дома, затем стали возводить кирпичные и бетонные двухэтажки».