Кысь

А не надо оскорблять, говорить, что умишко у нас еле теплится: ум у нас прозорливый, соображаем небыстро, но хорошо. Вот соображаем: дерево дубельт — хорошее дерево для буратины, и на ведра хорошо, и бочки из него знатные. Клель — тоже отличное дерево, и на веники самое оно, и орешки вкусные, и много чего, но резать символ с него несподручно, потому что смола, натеки большие, липкие. Береза — смотреть на нее хорошо, а ствол тонкий и кривой, резать трудно. У Окаян-дерева ствол еще тоньше, все узлами, шишками, колтунами, одно слово: Окаян-дерево! Верба — негоже, сусень — волокнистый очень, хватай-дерево — круглый год мокрое. Много еще всяких пород, али сказать, разновидностей, еще когда их пересчитаешь, а мы все, почитай, знаем. Вот сейчас кору обдерем, долотом ямки наметим… к свадьбе и спроворим идола.

Бенедикт вздохнул, пошептал, плюнул, все как полагается, и — Господи, благослови! — топориком вдарил по дубельту.

Он

Терем у Оленьки, у семьи ихней, с улицы не видать. Забор высокий, глухой, островерхий. Посередь — ворота. В воротах — кольцо каменное. От ворот сбоку — будка. В будке холоп.

Бенедикт, когда с Оленькой сговаривался, хотел вперед себя сватов выслать. Оно как-то легче, когда сваты за тебя все что надо скажут, по рукам ударят, сговорятся. Расхвалят тебя за глаза: мол, он у нас и такой уж, и сякой уж, и разэдакий, не мужик, а розан в цвету, ясный сокол. Но Оленька замялась: «Нет, не надо сватов… мы семья современная… не надо. Сами приходите. Сядем рядком, поговорим ладком… Покушаем…»

Гостинцы взял: мышей связку, жбан квасу, — чтоб не с пустыми руками в дом приходить, — и букет колокольчиков.

Вроде все путем. А боязно. Что будет?

Подошел к воротам, постоял. Из будки холоп вышел. Недовольный.

— К кому?

— Ольги Кудеяровны сослуживец буду.

— Назначено?

— Назначено.

— Обожди тут.

Холоп в будку возвернулся, долго берестой шуршал.

— Как звать?

Бенедикт сказал. Опять холоп берестой пошуршал.

— Проходи.

Калитку малую в заборе отворил, — Бенедикт прошел. А там другой забор, аршин на пять от прежнего отступя. И еще будка, а в ней тоже холоп, еще недовольней прежнего.

— К кому?

— Ольги Кудеяровны сослуживец.

— Что несешь?

— Гостинцы.

— Гостинцы сдать.

— Как это… Я ж в гости зван, как я без гостинцев?

— Гостинцы сдать и вот тут расписаться. — Холоп Бенедикта будто и не слышал. Бересту развернул и записал: «Мышь домашняя бытовая — дюжина. Квасу жбан деревянный малый — один. Цветки синие полевые — пучок».

Бенедикт вдруг — к месту, не к месту, — рассердился:

— Цветки не отдам! Не имеете права! Я в гости самолично Ольгой Кудеяровной приглашенный!

Взял, да перед тем как расписаться, «цветки» и вычеркнул.

Холоп подумал-подумал:

— Пес с тобой. Проходи.

Как выразил-то нехорошо, — «пес». Но пропустил. За второй забор пропустил, — а там третий. У третьих ворот два холопа с лавки поднялись, не говоря худого слова, а и доброго не говоря, Бенедикта с ног до головы всего ладошами обхлопали: видать, дознавались, не запрятал ли чего в штанах да под рубахой. А только ничего лишнего, кроме хвостика, у него не было.

— Проходи.

Бенедикт думал, там опять забор, а нет, забора не было, а только открылся сад-палисад с деревьями да цветами, да всякими пристройками, а тропки желтеньким песком усыпаны, а в глубине сада — терем. Вот раньше Бенедикт не боялся, а тут забоялся: никогда он такого благолепия и богатства не видывал. Сердце в груди заколотилося, а хвостик из стороны в сторону: туда-сюда, туда-сюда, — замахал. И в глазах притемнилось. Не помнил, как его и в дом-то ввели под белые руки.

Вот холопы-то его ввели, да в палате одного и оставили. Сколько-то времени прошло, — вроде зашуршало за дверями. Зашуршало, двери отворилися, — и выходит Сам. Папенька Оленькин. Добра этого хозяин. Тесть будущий.

Заулыбался.

— А добро пожаловать. Ждем. Бенедикт Карпыч? А меня звать Кудеяр Кудеярович.

И смотрит. И Бенедикт смотрит. А сдвинуться не может — ноги будто к полу приросли.

Росту Кудеяр Кудеярыч большого, али сказать, длинного. И шея у него длинная, а головка маленькая. Поверху головка вроде лысоватая, а окрай плеши — волос венчиком, бледный такой волос, светленький. А бороды нет, один рот длинный, как палочка, и углы у него вроде как книзу загибаются. И он этот рот то приоткроет, то призакроет, будто ему дышать непривычно, дак он по-всякому пробует. А глаза у него круглые и желтые, как огнецы, и на дне глаз вроде как свет светится.

Рубаха на нем белая, просторная, враспояску. Порты широкие, книзу-то пошире. На ногах — лапти домашние.

— Что встали, Бенедикт Карпыч? К столу прошу.