Кысь

— Тыкай!.. Тыкай сюда, тудыть!..

— Почему настаиваете?.. Уходите отсюда! — пискнул Федор Кузьмич из третьего места.

— …Плохие люди! — крикнул из четвертого.

Тесть озирался, Бенедикт озирался, вытянув шею, склонив голову, — вот шуркнуло под дальним шкафом; повернул голову к дальнему шкафу; вот прошелестело под полками; мягким длинным прыжком Бенедикт прыгнул к полкам; если закрыть глаза, звуки лучше слышно; закрыл глаза, поводил головой из стороны в сторону; еще бы уши прижать, — совсем хорошо бы: ноздри раздулись, — можно и по запаху… где он пробегает, там его запах… Вот он!

— Вот он! — крикнул Бенедикт, прыгая, наваливаясь и крутя крюком; под крюком пронзительно, тонко завизжало. — Держу-у-у-у!

Лопнуло что-то; звук такой тихий, но отчетливый; на крюке напряглось и обмякло. Бенедикт крутанул и выволок из-под полки Набольшего Мурзу, долгих лет ему жизни. Тельце чахленькое, а сколько возни было. Бенедикт сдвинул колпак, обтер рукавом нос. Смотрел. Видать, хребтина переломилась: головка набок свернута, и глазки закатимши.

Тесть подошел, тоже посмотрел. Головой покачал.

— Крюк-то запачкамши. Прокипятить придется.

— Ну а теперь чего?

— А счисть его вон хоть в коробку.

— Руками?!

— Зачем руками? Боже упаси. Вон бумажкой давай. Бумажки-то тут полно.

— Э, э, книги не рвите! Мне читать еще!..

— Тут без букв. Картинка одна.

Тесть вырвал портрет из книжки, свернул кульком, руку просунул и счистил Федора Кузьмича, слава ему, с крюка. И крюк обтер.

— Так вот, — бормотал тесть. — Никому тиранить не дозволено! Ишь, моду взяли: тиранить!

Бенедикт что-то вдруг устал. В висках заломило. А потому что нагибался с непривычки. Сел на тубарет отдышаться. На столе книг куча понаразложена. Ну, все. Все теперь его. Осторожно открыл одну.

Весь трепет жизни, всех веков и рас,
Живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.

Стихи. Захлопнул, другую листанул.

Кому назначен темный жребий,
Над тем не властен хоровод.
Он, как звезда, утонет в небе,
И новая звезда взойдет.

Тоже стихи. Господи! Боже святый. Сколько еще всего не читано! Третью открыл:

Каким ты хочешь быть Востоком:
Востоком Ксеркса иль Христа?

Четвертую:

Все ли спокойно в народе?
— Нет. Император убит.
Кто-то о новой свободе
На площадях говорит.

Чего-то все про одно. Видно, тиран себе подборочку готовил. Открыл пятую, из которой портрет-то попортимши об Федора Кузьмича, слава ему:

На всех стихиях человек —
Тиран, предатель, или узник.

Тесть вырвал книгу у Бенедикта, бросил.

— Занимаешься чепухой! Сейчас о государстве думать нужно!

— А, о государстве?.. А чего?

— Чего! Мы с тобой государственный переворот сделали, а он: чего. Порядок наводить нужно.

Бенедикт оглянул палату: верно, все перевернуто, тубареты кверху днищем, столы сдвинуты, книжки валяются как ни попадя, с полок попадамши, пока они за Набольшим Мурзой, долгих лет ему жизни, бегали. Пыль оседает.

— Дак чего? Холопов прислать, — и приберут.

— Вот то-то ты и есть шеболда! Духовный, духовный порядок нужен! А ты о земном печешься! Указ надо писать. Когда государственный переворот делают, всегда указ пишут. Ну-к, бересту чистенькую мне подыщи. Тута должна быть.

Бенедикт порыскал по столу, подвигал книжки. Вот свиток почти чистенький. Видать, Федор Кузьмич, слава ему, только писать начал.

Указ

Вот как я есть Федор Кузьмич Каблуков, слава мне, Набольший Мурза, долгих лет мне жизни, Секлетарь и Академик и Герой и Мореплаватель и Плотник, и как я есть в непрестанной об людях заботе, приказываю.

Тута у меня минутка свободная выдалась, а то цельный день без продыху.

Вот чего еще придумал для народного бла…

А дальше только черта да клякса: тут мы его, знать, и спугнули.

— Так. Ну-ка, давай, чего тут?.. Это все позачеркни. Пиши, у тебя почерк лучше: «Указ Первый».

Указ Первый

1. Начальник теперь буду я.

2. Титло мое будет Генеральный Санитар.

3. Жить буду в Красном Тереме с удвоенной охраной.

4. На сто аршин не подходи, кто подойдет — сразу крюком без разговоров.

Кудеяров

Подскриптум:

Город будет впредь и во веки веков зваться Кудеяр-Кудеярычск. Выучить накрепко.

Кудеяров

Бенедикт записал.