В ответ девочка засияла, будто внутри неё взошло солнце. Сестра милосердия удалилась, перекрестив её на прощание.
Лизавета стала оглядываться и улыбаться людям в палате. Алексей умильно помахал ей рукой, девочка помахала в ответ; Сергей, заметив эту картину, усмехнулся с неким высокомерием, заставив ребёнка смутиться.
— Он не над тобой смеётся, — заверил Алексей, бросая на соседа осуждающий взгляд.
— Верно, я смеюсь над ним, — Сергей указал пальцем на Алексея. — Разве тебя не оскорбляет подобное отношение?
Лизавета вопросительно посмотрела на юношу. Оскорбляет отношение? Да боже упаси!
— Это взрослая девушка. Почему вы обращаетесь с ней, будто с младенцем, Алексей? Серьёзно. Я в последний раз так вёл себя со своей сестрой, когда той был год и она не понимала ничего из того, что происходило вокруг.
— Прекратите! Я стараюсь показать, как я рад, что моя соседка пришла в сознание, а вы всё ворчите!
— Я помогаю вам быть ещё более очаровательным, чем вы пытаетесь.
Лизавета наблюдала за этой забавной перепалкой и, кажется, не была недовольна тем, что оказалась по соседству именно с этими людьми.
***
— Лиза? — позвал Алексей.
— Да? — девочка обернулась на голос и случайно оставила чернильное пятно на своём рисунке на последней странице в журнале Алексея. Он без сомнений позволил ей развлекать себя старым надёжным способом: бумагой и чернилами. Вопрос секретности содержания журнала его не беспокоил: Лиза не владела грамотой.
— Как ты сюда попала? — осторожно спросил юноша. Он тут же мысленно обругал себя за то, что сделал это, но уже не мог ничего изменить. Он знал, что случилось, но хотел услышать об этом от самой Лизаветы, удостовериться, что она постаралась как можно меньше думать о дурном своей светлой юношеской головой.
— Я не помню ничего, — вздохнула девочка, откладывая журнал и выходя из-за стола. — Наверное, меня привезли сюда господа, у которых работаем мы с родителями, они очень добры, это они оплатили заботу обо мне здесь, я уверена…
— Нет, я имею в виду не это, — как-то горько усмехнулся Алексей.
— А! Я понимаю, о чём вы, — Лизавета так же грустно улыбнулась в ответ. — Вы о моей болезни. Я расскажу то, что меня недавно просили рассказать доктора. Господин, у которого я работаю дома служанкой, однажды дождался, когда я приду к нему в комнату для уборки, и вдруг вошёл за мной следом, закрыл дверь и стал говорить какие-то слова о том, что я красивая, что он хотел что-то получить от меня…
Когда она говорила, Алексей физически чувствовал гнев, рождающийся внутри и заставляющий рефлекторно сжимать кулаки.
— Честно говоря, — продолжала Лизавета, — я не поняла, что произошло. Он подошёл ко мне, обнял, я обняла его в ответ. А что? Он всегда был добр ко мне. А потом мы сели на кровать и он стал целовать меня в губы. Целовал, целовал, много, часто, обнимал меня, за коленки держал. Наверное, не знал, что доведёт меня до обморока! Я не виню его. Он, наверное, сам сейчас волнуется, думает: «Где наша Лизавета? Поправилась ли она? Надеюсь, это не я довёл её до обморока». Когда меня вылечат, я скажу ему, что он не виноват. Он хороший человек, он всегда был добр ко мне, всегда-всегда…
Поражённый Алексей готов был заплакать, глядя на светлое лицо рассказывающей Лизаветы.
— Так ты знаешь, что у тебя за болезнь? — спросил он, чтобы подтвердить или опровергнуть одну свою догадку.
— Все ведут себя так, будто я знаю, но если это не просто обморок, как я думаю, то, значит, я ничего не знаю.
Так и есть. Лизавета и не подозревает, что умирает именно из-за этого человека. Не знает, что такое попытка изнасилования, что такое осознанная кража меток и вообще вряд ли имеет представление о том, что значили её метки на запястье.
— Лизавета, подойди ко мне, — позвал Алексей. Девочка подошла. — Ты знаешь, что это за точка? — он взял её за руку и указал на чёрное пятнышко в самом центре сплетения вен.
— Похожа на родинку. У многих служанок такие есть. Только их много, они в ровном ряду, как браслет. У меня десять было. Не знаю, куда почти все подевались.
Алексей обнял Лизавету, едва та договорила. Сложно было понять, пытается ли он поддержать её, или же сам себя заверяет в том, что напрасно так горевать, и вот оно, это бедное существо, живое и радостное.
— Только не целуйте меня, а то я снова упаду в обморок, — смеясь, произнесла девочка, обнимая юношу в ответ.
Это была всего лишь шутка, но Алексей вздохнул тяжело, точно горечь давила на грудь, крепче прижимая ребёнка к себе. Сергей пристально глядел на него с соседней кушетки; карие глаза его были грустны, но, видя юношу, он улыбался. Наверное, он был тронут такой душевной чувствительностью Алексея.