Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)

Я бы с гораздо большим удовольствием вставила несколько фраз совсем на другую тему…

97. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

21.I.58.

Дорогая Лидочка!

Спасибо, что вспомнили меня и пожалели. Мне, действительно, очень худо. Я знал, что Е. Л. скоро умрет, знал, что дни его — считаны, но не думал, что эта утрата ранит меня так больно.

98. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

Ленинград, 22.I.58.

Дорогая Лидия Корнеевна!

Я не написал Вам вчера о Грише Белых. Почему сведения о его реабилитации не дошли до библиотек — не знаю. Не думаю, чтобы вообще это практиковалось. Кто этим будет заниматься?

Суд, прокуратура, союз писателей? Или родственники и друзья покойного? Вероятно, об этом (т. е. о реабилитации) узнают только тогда, когда выходит книга или появляется сообщение об издании какой-нибудь книжки. Книги Белых пока стоят лишь в планах Детгиза (с «Республикой Шкид» тянут, «Дом веселых нищих» собираются выпустить к 40-летию комсомола, просили меня написать предисловие).

Восстановили ли Г. Г. Белых в правах члена СП — тоже не могу сказать. Соответствующее заявление я подал еще в прошлом году, недавно с таким же заявлением обратилась в ЛО СП дочь Белых — Таня. В Союзе я давно не был, хвораю, боюсь, что заявления еще не разбирались: некому было следить и подталкивать.

Посылаю Вам копию письма, полученного мною в прошлом году из Прокуратуры РСФСР. Может быть, оно Вам пригодится. Если Дементьеву незавереннаякопия покажется документом недостаточно убедительным — он может позвонить в Прокуратуру или в Московский Дом детской книги, который в свое время (в связи с подготовкой библиографического словаря детских писателей) прокуратуру уже запрашивал.

Евгений Львович не всегда и не со всеми был добрым. Последние слова его:

— Софронов — подлец.

Впрочем, не самые последние. Через минуту он сказал:

— Гитович…

По-видимому, ту же характеристику он относил и к этому малоприятному человеку.

Потом он сказал:

— Одиннадцать… Тридцать семь…

Потом:

— Мне осталось сорок две…

После чего началась агония. Те, кто был при этом, уверяют, что умер Евгений Львович ровно через 42 минуты.

А Евгений Львович в гробу казался моложе и живее, чем в жизни. Он очень быстро дряхлел, болезнь не давала ему передышки, все мы давно уже поняли, что он умирает. Но сейчас, когда он лежит под снегом на Богословском кладбище, он вспоминается нам, как и тем, кто давно его не видел, молодым, здоровым и веселым.

99. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

28/I 58.

Дорогой Алексей Иванович.

И за подробности последних часов Евгения Львовича, и за справку о Белыхе — спасибо. Справку я передала в редакцию с просьбой показать человеку, работающему в Библиотеке Мировой Литературы… Что будет с моей статьей — не знаю. Журнал отбивается от Кочетова, Еремина, Книпович (вот тоже страшная баба!), и редакции не до меня. Очевидно, Дементьев, который и сам не бог весть что (или, точнее, вполне ведомо, что) пытался, подобно Атарову, сохранить «оттенок благородства»; напр., не лаял на «Литературную Москву»; и этого не могут ему простить… А может быть, лаял, но с опозданием. И клика этого перенести не может. У них на этот счет строго.

Мне будет очень больно, если статья о «Республике» и др. окажется выкинутой или отодвинутой. Я уже так ясно видела, как иду на почту и посылаю экземпляр Вам, Тане Белых (кстати, сообщите, пожалуйста, ее адрес), Лидии Анатольевне [179]… Но даже ради этих именин я ни слова не могу изменить в этой статье. Лучше ждать еще 20 лет.

100. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

16.V.58.

Дорогая Лидия Корнеевна!

Случилось так, что я сразу — подряд — прочел и повесть [180]и статью в «Вопросах литературы» [181]. Статья исковеркана, растерзана, гильотинирована и все-таки хороша. Спасибо Вам, что написали ее. О повести мне говорить — по многим причинам — труднее. Вещь многоплановая, сложная, тонкая. Необычное сочетание интимнейшей лирики с тем, что называют публицистикой. Иногда радует (когда вдруг явственно слышишь Ваш голос со всеми его оттенками, когда видишь Вас — как будто сидишь напротив), но чаще все-таки мешает почти незавуалированная автобиографичность повести.

Написано талантливой рукой, — перечислять удачи Ваши я мог бы очень долго.

Но тенденция — тенденция меня не устраивает. Лет 20 назад у нас, помнится, был уже разговор на эту тему. Тогда Вы со мной не согласились. Не согласитесь и сейчас. Впрочем, это разговор большой и не для писем.

Простите, что коротко пишу.

Самая яркая из Ваших удач — это, конечно, вставная новелла. Здесь почему-то не мешает то, что от первого лица и что героиня — это, конечно, Вы.

101. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

23/V 58.

Дорогой Алексей Иванович.

У меня очень плохая память — вернее, ее вовсе нет. И потому я не помню нашего с Вами несогласия и того разговора двадцатилетней давности, о котором Вы пишете. И не могу догадаться, о чем речь.