Дракон проглотил кентавра и пикси, ветер принес следом лохматого пса, двух мчащихся лошадей, лукотруса. А потом столкнул и сплёл тех лошадей, они вжались друг в друга, соединились… Лита смотрела на них, не дыша, и Ньют смотрел тоже, и пара дюймов между их руками гудела, как пчела.
***
Лита пробыла здесь две недели — сколько отцовские гости жили в его доме — и в последнюю ночь не могла заснуть, лежала на постели и ждала чего угодно, кроме рассвета, а под окном тихо переговаривались птицы, которых Ньют конечно узнал бы по голосам, а она нет, и это было очередное различие между ними, прекрасное, и непонятно почему ей хотелось разрыдаться.
Утром она простилась невежливо сухо, затолкала все чувства так неловко и далеко, что осталось только желание убежать поскорее. Наверняка они ее больше не пригласят…
И пусть!
Но пригласили.
Стоя у ограды заросшего, цветущего сада старше на десять лет, Лита смотрела на убегавшие к лесу луга и видела отпечаток плеч на примятой траве и следы новых туфель на сырых тропинках, широко раскрытые глаза под летним небом, и сколько бы ни было у неё теперь счастливых дней и сбывшихся мечтаний, та девочка никогда не узнает о них, и ни одна модная стрижка не разрежет между ними связь. «У меня есть все, о чем ты мечтала! У тебя есть!», хотелось ей крикнуть, но без толку, и Лита только смотрела и молча надеялась, что та девочка тоже видит, видит ее сейчас.
Может, беременным и положено плакать на пустом месте…
Услышав за спиной шаги, Лита вытерла глаза, запрокинула лицо к вечернему небу. Ньют обнял ее сзади, и она накрыла своими его руки, знающие ее всю.
— Что случилось?
Лита покачала головой, прижавшись затылком к его груди, и сказала правду:
— Все хорошо.
Они вместе смотрели на розовые вечерние поля впереди.
Все хорошо, слышишь?