Л плюс Н (СИ)

Но все оказалось вовсе не смешно. Когда она следующим утром пришла на завтрак, Ньюта в Большом зале не оказалось, а над столом Пуффендуя прокатывались волны нервного, оживленного разговора. Набравшись смелости, Лита направилась туда. И услышала, что Ньюта нет, потому что его исключили. Хогвартс-экспресс, должно быть, уже везет его в Лондон.

Нужно было идти на заклинания, школьная жизнь для всех остальных вовсе не кончилась сейчас, в отличие от нее. Вместо этого Лита бросилась в совятню, не успев даже написать письмо. Пергамент и перо пришлось призвать манящими чарами, чернильница расплескалась, перепачкав ей руки. Будь Ньют здесь, они… они могли бы хоть молчать и все равно поняли бы друг друга, так ведь всегда было раньше!.. Развернутый на коленях пергамент закапали чернильные брызги, и все еще ни единого слова. А последнее, что она ему сказала – это насмешка…

Его исключили из-за нее. Из-за того, что она скверная, испорченная, дурная. Зло всегда ведь побеждает. И вот она все еще здесь, а он… Волны вины и отчаяния прокатывались по ее телу настоящей тошнотой. Неужели у него отберут волшебную палочку, запретят работать, лишат права на все, о чем он мечтал? Почему Дамблдор ему поверил, зачем, зачем?!

Слезы ручьем текли по щекам, но Лита заметила это, только обнаружив на своем пергаменте настоящую лужу. О, если бы только она могла отправить письмом саму себя! Но у нее ведь было три года, и она все равно не стала нужна ему так же, как он ей. Вытерев листок, Лита написала единственные слова, которые смогла поймать в своей затопленной горем голове, и просидела в совятне до самого заката, но так и не прибавила ничего к этой расплывшейся корявой строчке:

«Прости меня, пожалуйста, прости!».

Она ведь не хотела! Не хотела убить брата, не хотела убить их с Ньютом дружбу и его будущее.

Но сделала все это.

Лита зажмурилась, вжалась лбом в холодную стену совятни. Строчки на неотправленном письме расплылись так, что не прочесть.

И хорошо.

Справедливо.

========== Амортенция ==========

— Если все выполнено верно, пар над вашим творением должен сейчас завиваться красивыми спиралями, — говорил профессор Слизнорт, прохаживаясь между котлами учеников. — Отлично, мисс Браун, мисс Лестрейндж. Вдохните запах: каждый из вас ощутит смесь своих любимых ароматов. Не спрашиваю, чем именно это зелье пахнет для вас, это дело личное!.. — Профессор многозначительно улыбнулся. — Но вы, без сомнения, узнаете каждую ноту своей Амортенции.

Лита узнала. И пока семикурсницы за соседней партой шептались и с блаженным видом вдыхали кудрявый пар над своими котлами, потихоньку наполнила своим зельем маленькую склянку.

Амортенция — самое сильное приворотное зелье в мире, и профессор Слизнорт, похоже, ничуть не сомневался, что все ученики на курсе только и жаждут напоить им кого-нибудь. Он предупредил, что каждый должен будет взвесить свой котел перед тем, как уйти с урока: рецептура должна была соблюдаться до грана, и если кто-то стащит немного зелья, весы это немедленно выдадут.

Профессор Слизнорт перечислял симптомы отравления приворотными зельями: их жертва, разумеется, не поймет, что испытываемые ей чувства ненастоящие, но сторонний наблюдатель может обратить внимание на некоторое остекленение взгляда, перепады от вялости к бурной активности и дрожь в руках. Лита записала про дрожь и, подняв руку, чтобы задать профессору вопрос, случайно зацепила локтем свой котелок и опрокинула его на парту.

Ну, почти случайно.

Околдовывающий запах зелья ворвался ей в легкие с такой мощью, что закружилась голова. Переполошившийся профессор Слизнорт бросился к ней с противоожоговой мазью и единым взмахом палочки высушил ее пропитавшуюся перламутрово сияющей жидкостью мантию. Увы, предоставить образец для проверки Лита теперь не могла и получила за это дополнительное домашнее задание, но зато вышла из класса с драгоценной склянкой в кармане, миновав неизбежную проверку весами.

Ночью, за задернутыми шторками своей кровати в полной сонного дыхания других девушек спальне, Лита вытащила спрятанный флакончик из-под подушки и осторожно открыла.

Запах мокрой шерсти снова щекотнул ей нос, шею как наяву укутало теплом: ворсистым, немного колючим.

Была суббота, вместо завтрака они съели пополам их последнюю лакричную палочку, в мокрых зарослях на окраине Запретного леса копошились птицы, а сырой осенний холод забирался за воротник и морозил ей зарывшиеся в палую листву колени через форменную юбку…

Лита вдохнула еще и ощутила сладковатый, несъедобно едкий аромат бадьяновой настойки.

…Поежившись, она выпустила из рук нарла с перебинтованной лапой, подняла голову, и перед глазами оказалось полосатое, черно-желтое.

А за бадьяном прятался еще один, едва уловимый запах: теплый, детски-сладкий и до мурашек другой.

— Я… я подумал, ты замерзла.

Они сидели так близко, что она ощутила на щеке его дыхание.