La Cumparsita… В ритме танго

Сколько я уже здесь? Здесь, у родителей, в том доме, в котором родилась и выросла, в котором прошла вся моя сознательная жизнь. По ощущениям как будто бы неделя, десять дней или немного меньше, или все же больше? Трудно сосредоточиться на счете и на количестве суток, проведенных в абсолютном одиночестве, но я все-таки пытаюсь подвести итог и свести баланс, закрыв кредитную позицию по тяжелейшим дням без Ярослава. Плавно поднимаюсь на носочки, плыву, как та «лебедушка»-солистка из образцового ансамбля народного танца, затем то же самое тренирую, передвигаясь на пятках, добавляя ковырятельный элемент в свою поступь — с носка на пятку, а затем обратно — с пятки на носок. Тяжело, словно что-то неподъемное, грузное и чересчур объемное сдавливает мою грудь, не позволяя легким раздаться и захватит в обработку требуемый кислород. Это сердце, физиологическая проблема, или на душе просто неспокойно? Червячок обиды измученную голодовкой плоть грызет?

— Рыбка, — огромные ладони отца обхватывают мою талию и останавливают суетливое движение. Он переплетает свои пальцы, образуя доверительный замок на животе, аккуратно вдавливает мое тугое брюхо и бережно прижимает спиной к себе. — Доброе утро, Дари, — шепчет в мою макушку папа и прикасается губами к растрепанным волосам, безобразно связанным в какой-то пук. Торчат кудрявые космы, словно выдранные перья из богатого хвоста у какой-то декоративной важной птицы.

«Я, кажется, немного запустила себя» — почесываю голову и перехожу пальцами на уши. Повозившись несколько секунд, глубоко вздыхаю и как будто бы в беспомощности руки опускаю.

— Доброе утро, — очень неуверенно отвечаю.

— Танцуешь с утра пораньше? — отец перегибается через мое плечо и своей пока еще не гладко выбритой щекой прикладывается к тому месту, которое он обидел по досадной неосторожности и своей невыдержанности несколько дней назад.

— Я отдыхаю, — отстраняюсь и недовольно бормочу. — Тяжело, ты огромный.

— Отдыхаешь? — в своих больших руках прокручивает меня, как декоративную фигурку балерины, вытащенную вандалами из детской музыкальной шкатулки. Папа легко подхватывает меня под мышки, но по-стариковски покряхтывая, бережно приподнимает мое тело, перетаскивая неодушевленный столбик, устанавливает мои ступни к себе на вытянутые босые ноги. — Составишь пару, Дари-Дори? Никто пока на утренний танец не ангажировал тебя? Список пуст? Дай-ка ручку, я посмотрю скупые записи с фамилиями оболваненных тобою кавалеров.

— Пап, — разглядываю внизу то, что в результате получилось, и улыбнувшись, тихо говорю, — это было круто, когда я в первый раз шла в первый класс, а сейчас перед тобой сильно взрослая женщина, к тому же с небольшим весом. Такая себе тетка крутится на ногах мужчины, который шутит и сюсюкает с ней, как с малолеткой, никак не преодолеющей свой пубертат. Я же не ребенок, в конце концов…

— Как сказать! Как сказать, детка. Для меня ты по-прежнему маленькая девочка, которой нужна помощь отца. И я готов! Как слышно, Горовая?

— Хорошо. Но, пожалуй, нет, — глубоко вздыхаю, — нет, нет и нет. Помощь не нужна. Прошу… — задницей подаюсь назад и предпринимаю еще одну попытку сойти на пол. Он никуда не отпускает, а наоборот, еще теснее прижимает к себе.

— Что происходит, Дашка? — отец внимательно рассматривает меня.

— Ничего, — прислоняюсь щекой к его груди. Прячусь, скрываюсь, трусливо убегаю от глубокого сканирования, производимого его пытливыми и теплыми глазами. — Ничего, — еще раз, по-моему, для пущей убедительности, немного громче повторяю.

— Даш, возможно, я не совсем корректно сформулировал вопрос. Я прекрасно понимаю, что случилось. Семейный скандал, вынужденное и временное расставание. Так же, да? Меня только интересует…

— Что будет дальше и что мы намерены предпринять, чтобы урегулировать возникшие разногласия? — заканчиваю предложение за него.

— В точку, Царь! Приятно, когда такое взаимопонимание у отца и дочери. Что же ты раньше, рыбка…

— Кто старое помянет, папа, тому…? — перебиваю и голосом транслирую, что ему надо бы закончить предложение с поучениями и тот жуткий эпизод из прошлой жизни просто, как нехорошую данность принять.

Папа, недолго думая, отвечает:

— … глаз вон?

— Да, именно, — обхватываю крупную мужскую фигуру, заключаю его тело в свое хлипкое ручное кольцо, лбом утыкаюсь в сильно раздающуюся от спокойного дыхания грудь и со стоном выдыхаю. — Па-а-а-а…

Сейчас уже ничего не знаю, а вот в тот день, в тот жуткий час, минуту и жалкую секунду я хотела избежать скандала, скрыться где-нибудь, хоть за тридевять земель или банально выйти на следующей автобусной остановке, чтобы бурю переждать, или даже развестись с Ярославом, да просто освободить его от неудачной или неудачливой себя. Сильно уж обстановка была накалена, а я и муж чересчур были взведены и раздосадованы: он моим признанием, а я его неожиданной реакцией на мои слова.