La Cumparsita… В ритме танго

— Они поссорились? Разлад в семье? Что произошло? — спрашиваю у Алеши, когда мы точно так же кружим с ним по огромному пространству зала. — Бедная…

— Надеюсь, что просто не пришли к взаимопониманию, но скоро осознают смехотворность ситуации и вырулят на нужную полосу. По крайней мере, я на это очень надеюсь. И потом, хватит уже ссор на одну семью. Горовые перестарались со скандалами. Оба хороши, Евгения…

— Леша?

— М?

— Она плохо себя чувствует? Ты ведь это тоже видишь? Даша болеет? — щекой прислоняюсь к его плечу и всматриваюсь в тонкий силуэт племянницы, отвернувшейся сейчас от нас к стене с огромным, в пол, зеркалом. Даша смахивает слезы и косо смотрит на все еще широко зевающий черный выход. Ждет мужа, который никак не придет?

— Я этого не знаю, Женя. Но она живет у нас, а мы о ее здоровье позаботимся. Не волнуйся, пожалуйста…

«Господи! Ну, наконец-то!» — произношу про себя и отталкиваюсь от мощной фигуры старшего брата Сергея.

— Ярослав пришел! — киваю в соответствующую сторону.

Смирнов медленно поворачивается и видит то же, что и я. Откровенно говоря, это немного странное видение! Ярослав с двумя букетами цветов топчется в проеме и, похоже, не торопится или не решается войти внутрь.

— Добрый вечер! — все-таки осмеливается, вымученно улыбнувшись, со всеми здоровается и уверенно переступает порог.

Даша вскидывает руки и закрывает себе рот. Ей плохо? Или это странная радость от слишком долгого ожидания такого себе чуда?

— Невесело, черт возьми! — мой муж подходит к нам и, придерживая женский локоть, подводит Ольгу. — Что за драма, твою мать, между ними происходит? Помочь, Леша?

— Давайте лучше выйдем? — шепчет Оля, посматривая на свою дочь и стоящего за ее спиной сильно опоздавшего и, похоже, в той же степени провинившегося мужа.

Почти на цыпочках, крадучись и уставившись глазами в пол, мы ровным строем проходим мимо молодой пары. Не дышим, не кашляем и не издаем ни звука. Четыре пары глаз определенно в пол и чрезвычайно отрешенный вид с отключенными или переведенными в авиарежим чувствами. Почти, но…

— Женя! — Ярослав окликает меня и останавливает смешную как будто траурно шествующую процессию. — Это Вам! — зять протягивает мне букет и бережно целует в щеку. — Поздравляю Вас! Сергей, — быстро пожимает руку мужу и произносит те же поздравительные слова, — рад за Вас. Счастья вашей семье.

— Вас ждать, Даша? — не обращая внимания на его слова, через плечо Ярослава спрашивает у своей дочери Алексей.

Племянница вполоборота ему тихо отвечает:

— Да, папа. Через несколько минут…

По-моему, здесь все непросто, а вечер нужен был не столько нам с Сергеем, сколько этой молодой паре, которая испытывает свой брак на повышенную прочность, тренируя износостойкость?

— Волнуюсь за нее, — шепчет Оля, бегая глазами по моему лицу. — Жень, это слишком, даже для меня. Я чувствую все: как она страдает, как у нее не все хорошо, как у нее болит и никак не заживает. Я даже знаю где, когда, какая боль, какая интенсивность и на сколько баллов, словно сама кровью истекаю. Ты понимаешь?

— Я понимаю. Но…

Мы с ней резко замолкаем, исподлобья посматриваем на курящих в стороне от нас мужчин, громко дышим и, по-моему, подбираем друг для друга нужные и подходящие слова для очевидно бесполезного утешения.

— Она ушла, Женя! — громко всхлипывает невестка. — Ушла сама, от Ярослава. Бросила его! Господи! Уже неделя, как она живет у нас. Это больно и так противно! — оттягивает свой пушистый воротник и оголяет шею. — Я чувствую все, что переживает мой ребенок. Это… Это… — она икает и безобразно хрюкает. — Я прохожу через ад. Котел, вилы, черти, жар — все, как по канону. Только вот не понимаю, если я готова нести за все ответственность и признать свои ошибки и жизненные промахи, то за что эти страдания моему ребенку. М? Как ты думаешь…

— Тихо-тихо, — пытаюсь обнять Ольгу. Она отходит от меня и спиной тут же упирается в крыло огромной машины Алексея. — Осторожнее! — предостерегаю ее и пытаюсь отодвинуть очень тонкую, но жилистую фигуру такой же Смирновой, как и я. — Поговори со мной, родная. Давай…

— Мы не знаем, что там произошло, но поздно вечером с отцом открыли дверь для любимого ребенка, который горько плакал, кутался воробышком в легкую курточку, стоя на пороге под моросящим осенним дождем. Она… Боже мой! — Ольга громко всхлипывает и стонет. — Такая маленькая, жалкая, раздавленная, несчастная. Как он мог отпустить ее, а? Как, скажи, пожалуйста? Если там уважение и любовь, то… Господи! Я ни черта не понимаю.

Мужчины все это, конечно, слышат и одновременно поворачивают головы в нашу сторону. Алексей пренебрежительно морщится и прячет взгляд, а мой Сергей закусывает нижнюю губу и что-то предлагает брату. Я только слышу, как он негромко произносит:

«Я могу поговорить с ним, Леш! Нет проблем! Я объясню… Если это важно или необходимо…».

«Не надо, Серж! Пусть разбираются с этим сами. Если ни хрена не выйдет, значит, разойдутся. В конце концов…» — не стесняясь в выражениях, старший отвечает.