La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет

В тот вечер, когда он прибыл в поселок после бомбежки и его спящим сняли с тележки, он так и не проснулся до следующего утра, и Иде, чтобы заставить его хоть что-нибудь проглотить, пришлось кормить его едва ли не спящего. Потом, уже ночью, она слышала, как он вздрагивает и жалуется; она ощупала его — он весь горел. Но утром — а это было погожее солнечное утро — он проснулся свежим и шустрым, как всегда. Первыми живыми существами, которых он увидел, были канарейки и девочки-близнецы (кошка ушла по своим кошачьим делам). И он тут же стрелой бросился к ним, приветствуя их смехом и восторженными улыбками. Потом, словно кот, он принялся исследовать свое новое и никак ему не объясненное жилище, готовый, казалось, сказать: «Да, прекрасно, мне все тут нравится!» Через миг он уже был в гуще этих незнакомых людей, он словно хотел им возвестить: «А вот и я! Наконец-то мы все вместе!» После вчерашнего дня он не успел еще умыться; на его бесстрашном личике, грязном, даже черном от копоти, весело блестели небесно-голубые глазенки, и это было так комично, что заставило смеяться решительно всех, хотя это был первый их совместный день, и веселиться было не с чего.

С этого самого дня началось их совместное существование в огромной коммунальной комнате. Для Иды оно было сплошным мучением, для Узеппе — сплошным праздником. Его маленькая жизнь до сих пор всегда была одинокой и протекала в изоляции (кроме тех восхитительных ночей, когда случались воздушные тревоги), и вот теперь ему выпало счастье — день и ночь он находился в такой многочисленной компании! Он прямо-таки ошалел, он был влюблен во всех и в каждого.

Отчасти именно поэтому чужие матери прощали ему поразительно раннее развитие, комментируя его проявления без малейшей зависти. Сравнивая мальчика с собственными сыновьями, они не хотели верить, что ему едва исполнилось два года; беседуя между собой, они сильно подозревали, что Ида из бахвальства вводит их в заблуждение. Однако же подтвердить, что ребенок совсем еще мал, могла и его безмерная наивность, и его малый рост — в росте он сильно уступал своим сверстникам. Какие-то дамы-благотворительницы оставили в подарок бездомным груду поношенной одежды, среди этой груды ему подобрали обзаведение на осень — пару длинных брючек на бретельках, которые Карулина ушила в талии, но которые тем не менее сидели на нем мешковато, словно на Чарли Чаплине; черное клеенчатое пальтишко с капюшоном и простроченной красной подкладкой, достававшее ему до пят; кофточку из голубой шерсти, которая, наоборот, оказалась коротка (вероятно, она принадлежала грудному ребенку) и постоянно задиралась сзади, открывая часть спины.

Кроме того, Карулина выкроила для него две рубашонки и несколько пар трусов из шали той старухи из Манделы, а из остатков козьей шкуры, украденной ее братьями у какого-то кожевника, она смастерила ему пару топанцев, своего рода чочи, с веревочками вместо шнурков. Тут уместно сказать, что из всех обитателей комнаты Узеппе был, пожалуй, самым бедным. Или, говоря точнее, он был таковым в самый первый период, поскольку впоследствии, как мы увидим, появился еще один гость, который, по крайней мере вначале, оказался куда беднее Узеппе.

Как и все влюбленные люди, Узеппе абсолютно не ощущал неудобств окружающей жизни. Пока длилось лето, со всеми обитателями этой ночлежки сожительствовали комары, блохи и клопы. Узеппе чесался со всех сторон, исполняя самые настоящие гимнастические номера не хуже собак и кошек, но не протестовал, а только комментировал, бормоча: «ухи… ухи…», ибо он всех насекомых называл мухами.

Осенью, когда захлопнулись окна, помещение в часы готовки стало наполняться удушливым дымом; Узеппе, не очень вникая в суть дела, довольствовался тем, что махал ладошками, приговаривая «Уходи, дым… Уходи…» Эти мелкие неудобства были с лихвой скомпенсированы всяческими чудесами, творившимися в комнате, которая с началом осенних дождей все больше наполнялась людьми, предлагая его вниманию всяческие новинки и заманчивые аттракционы.

Прежде всего ими были две девочки-близняшки. Прочие младенцы, имевшиеся в этой компании, бывшие примерно того же возраста, что и он, демонстрировали, понятно, по-своему, определенное превосходство в отношении этих несмышленых грудничков. Но для него они представляли зрелище столь увлекательное, что иногда он созерцал их по много минут с восторженным интересом. Потом, вдруг и совершенно неудержимо, он разражался какими-то своими речами, радостными и непонятными. Возможно, он думал: для того, чтобы общаться с этими удивительными созданиями, нужно говорить по меньшей мере на остготском языке. И он, возможно, был прав, потому что они отвечали ему веселыми жестами и особыми возгласами, приходя в такое ликование, что, издавая эти возгласы, буквально умывались слюнями.