Лабинцы. Побег из красной России

Сережа оказался большой молодец и достойный муж. Он так умело успокаивал жену и, наконец, привел ее в порядок. Вступился и я, сказав, что «мы еще вернемся». Говорил, а самому было стыдно за свои слова. Когда вернемся?.. Каким способом? Этого я совершенно не знал.

Сережа «вернулся» очень скоро. Выехав впереди полка, почему-то прямо в Екатеринодар, не зная маршрута нашего корпуса, 4 марта он был отрезан красными от переправы через Кубань и хвоста многочисленных обозов многих войск, скрыто вернулся в Казанскую, был арестован, сослан в Ростовский лагерь и скоро расстрелян в Армавире вместе со своим братом Михаилом. Отец их был расстрелян 24 марта 1918 года, вместе с нашим отцом, после неудачного Кавказского восстания.

Так пролитой кровью братается Казачество.

В Казанскую, вместе с Кавказской бригадой, прибыл и мой «хоперский выезд» с кучером Максимом-воронежцем. Там все мои лучшие офицерские вещи, два комплекта холодного оружия, серебряный кинжал деда, призовые жетоны и боевые ордена.

Негласно ходили слухи, что «мы идем в Грузию», там переформируемся и двинемся снова освобождать свою Кубань-Отчизну. Поэтому я заранее уложил все это, и вот — они со мной.

Мой крестный отец — грузин, поставщик 1-го Кавказского полка седлами, всем казачьим воорркением и обмундированием. Он умер, но в Кутаисе живут его жена и дочка, моя сверстница, как и много их родственников. Щегольну я там — думалось мне.

Горькое разочарование и обида: все вещи с тачанкой, кучером и адъютантом, сотником Сережей Севостьяновым, попадут красным через 5 дней, и мой багаж в походе будет составлять лишь то, что было на мне.

Выступление корпуса в станицу Тифлисскую

В приказе по корпусу назначено: 2-я Кубанская дивизия, еще при темноте (указано время), сосредоточивается на площади у станции Милованово, а 4-я Кубанская и другие части — западнее станицы Казанской.

В полной темноте штаб дивизии подошел к указанному месту, но своих полков не нашел. Спешившись чуть западнее вокзала, штаб ждал их. Проходит минут пятнадцать — полков нет. Стояла ночная тишина. В ней мне почудилось, что у вокзала слышен какой-то разговор и так знакомый лязг стремян. Думаю — может быть, полки выстроились на северной стороне от железной дороги, где нет никаких построек?

Посылаю двух ординацев выяснить — в чем дело? Но не прошло и 5 минут, как они прискакали обратно и быстро докладывают, что у вокзала — красная конница.

— Как?.. Как вы узнали?.. Не ошиблись ли вы? — как ужаленный бросаю им короткие вопросы.

— Никак нет, господин полковник! Когда мы подъехали и спросили — какой полк, нам ответили — «18-й кавалерийский». Ну, мы сразу же поняли, что это красные. И скорее сюда. «А вы какого полка?» — крикнули они. Но мы им ничего не ответили и поскакали назад.

— Сади-ись, — тихо скомандовал, и штаб шагом двинулся на запад, по улице между пустынными гумнами.

— Какого полка? — слышу позади себя, между конским топотом, совсем «неласковые слова» и неказачий выговор.

И, не отвечая, быстро перевел всех в широкую рысь.

— A-а!.. Белые, вашу разэтак мать! — закричало несколько голосов, и тут же раздались выстрелы с седел. Стояла полная темнота, и пули красных пролетели над нашими головами.

Уже светало, когда штаб дивизии выбрался на западную окраину длинной станицы, где и обнаружил весь корпус, сосредоточенный в резервную колонну.

— Ваше превосходительство! Как же это так случилось? — удивленно и обиженно спрашиваю я командира корпуса генерала Науменко, узнав от своих командиров полков, что сам генерал, стоя у дороги, направлял полки 2-й дивизии не на условленное место, а прямо «по дороге к станице Тифлисской».

— Вы меня извините, Елисеев, но когда же Вы успели проскочить к вокзалу? Я хотел и Вас завернуть сюда, чтобы не терять времени, — говорит он, как всегда ласково, и улыбается.

— Да ведь нас, штаб дивизии, красные могли бы захватить живьем, если бы я не послал ординарцев выяснить — кто на вокзале? — удивленно-возмущенно докладываю и рассказываю, как это было.

У меня от страха, что красные могли нас захватить, только сейчас выступила та холодная капля пота, предвестница возможной беды. Тогда было не страшно, а вот теперь, вслед — стало очень страшно. Спешив штаб, ведь я мог пройти в вокзал с начальником штаба, даже без ординарцев! И конечно, «живьем» попасть в руки красных. Или изрубили бы они нас, при сопротивлении. Все это только сейчас выявилось «в реальность» — что могло бы быть?.. Я же умышленно продвинулся со штабом чуть вперед, чтобы дать место полкам на небольшой привокзальной площади, чем избег непосредственно встречи с красными.

Генерал Науменко искренне смущен и говорит:

— Ну, Вы уж не обижайтесь, Елисеев, это моя вина.

Его начальник штаба, приятный полковник Егоров, молчит. Молчит и мой начальник штаба дивизии, 65-летний старик, генерал Арпсгофен. А что они об этом думают, офицеры Генерального штаба, я не знаю.