Лабинцы. Побег из красной России

«Хорошее извинение», — думаю я и ругаюсь в душе, отчетливо сознавая, что подобные ошибки в распоряжениях могли бы дать трагические результаты. Но Науменко очень корректен в обращении, и я не могу на него сердиться.

Еще «не остывший» от негодования, я «наскочил» на командиров полков.

— Приказ читали по дивизии — где сборный пункт?.. И когда?.. Так почему же не шли туда?.. Да еще опоздали! — серьезно говорю им, сплошь своим друзьям.

— Что опоздали, то это да, господин полковник! — отвечает мне старший из них и самый смелый на слова. — Но потом сам командир корпуса указывал нам двигаться в другую сторону. Как же было не исполнить это приказание? — оправдывается полковник Булавинов.

И тут же вновь возмущается «штабами», словно рад еще одному случаю, чтобы по заслугам раскритиковать высшее начальство. Это меня успокаивает, и мы уже улыбаемся с ним.

«Мы идем в Грузию»

Длинной, узкой лентой в колонне «по-три» весь корпус вытянулся по дороге в станицу Тифлисскую, отстоящую от Казанской в 25 верстах. Вправо, насколько хватало глаз, была равнина. Далеко-далеко, параллельно нашему движению, по ней пробегала железная дорога, которую обозначали телеграфные столбы.

Дальше, за железной дорогой на север, на горизонте показалась длинная кишка конницы красных. Она так же шла на запад, как и мы. И шла шагом, будто бы боясь подступить к казачьим станицам.

Левее нас тянулась цепь больших и малых курганов, а непосредственно за ними следовал крутой обрыв, волнистые кочугуры, ниже которых текла наша Кубань.

-За

На полпути между этими станицами, по сигнальной трубе, весь корпус выстроился в резервную колонну, остановился и спешился. Штаб корпуса маячил на очень высоком остроконечном кургане у самого обрыва и на уровне головы общей резервной колонны. Полки чего-то ждут. Вдруг раздался мелодичный звук сигнальной трубы, короткими рывками:

— СОБЕРИ-ТЕСЬ!.. РАЗЪЯСНИ-ТЕ!.. ВСЕ УЧЕНЬЕ-Е!

Этот сигнал указывал «на сбор начальников отдельных частей», который подавался в кавалерии, чтобы сказать, разъяснить этим начальникам какое-то важное распоряжение. И только что все высшие начальники, начиная от командиров частей, сели в седла, как услышали второй сигнал:

— ВСАДНИКИ ДВИГАЙТЕ ВАШИХ КОНЕЙ, В ПОЛЕ, НАМЕТОМ, РЕЗВЕ-ЕЙ! — что означало прибыть широким наметом.

И вот два начальника дивизий со своими начальниками штабов и старшими адъютантами, восемь командиров полков со своими адъютантами, командиры батарей и командир Партизанского отряда широким наметом поскакали к кургану со своими конными вестовыми, всего до 40 всадников.

Подскакав к кургану, спешились и быстро взобрались по крутому подъему к штабу корпуса, который стоя заканчивал свой походный завтрак. На небольшой скатерти, раскинутой на самом пупе кургана, еще была закуска. Далеко внизу стояла спешенная конная масса казаков, тысячи в три.

Ничто — ни этот завтрак, так принятый у офицеров на походе, ни теплое весеннее утро, ни вид спешенного корпуса и дивный ландшафт местности к югу, за Кубань, насколько хватало глаз, — нисколько не сказали бы постороннему человеку, что происходит один из этапов трагического отступления армии. Все было так, словно происходит не война, а легкий и приятный маневр мирного времени.

— Кто хочет закусить, господа? — ласково обратился генерал Науменко к нам, старшим начальникам, остановившимся перед ним.

Все мы, козырнув, отказались, так как прибыли за какими-то важными распоряжениями от командира корпуса. Генерал Науменко сказал нам очень коротко и просто, буквально так:

— Господа!.. Мы идем в Грузию. Там Кубанская армия будет реорганизована для новой борьбы. Казаки вольны идти со своими офицерами туда или оставаться в станицах. Препятствий им ни в чем не чинить.

Для всех нас это была полная неожиданность. Нашего мнения по этому поводу он не спросил, как никто и не задал ему никакого вопроса. Сказал, взял руку под козырек и предложил тут же все объявить своим полкам.

После этих слов у меня параллельно пронеслись в голове две мысли. Одна приятная, что мы идем в Грузию и там переформируемся для новой борьбы, а вторая — неприятная, тяжелая, что казаки могут идти, а могут не идти с нами, офицерами, по добровольному своему желанию.

Потом, делясь впечатлениями со старшими начальниками корпуса, все находили, что вторая половина сообщения генерала Науменко была опасна для полков и могла внести большое расстройство в умы казаков.

Пока же все мы козырнули своему командиру корпуса, сели в седла и поскакали к своим частям.

Я решил сам сказать своей 2-й дивизии о сообщении генерала Науменко, для чего посадил полки в седла, чтобы мне было видно казаков и чтобы они яснее услышали мои слова.