Лабиринт

Теперь уже мало кто и петь-то умел по-настоящему. Преобразилась работа, в которой еще до недавнего времени сохранялось что-то от первобытных времен, когда труд был больше похож на удовольствие, чем на тяжкое бремя. У рабочих не оставалось ни минуты для передышки. Повысился акцизный сбор, приходилось экономить, и хозяин запретил выпекать столько лепешек-щипков, сколько их выпекали раньше — без счету и меры. Был упразднен и старинный обычай выставлять перед магазином высокий, вровень с крышей, молодой зеленый бамбук в знак того, что началась продажа нового, изготовленного в этом году сакэ.

Но, несмотря на все эти перемены, механизация в винокуренном деле не могла, разумеется, получить такого размаха, какой она приняла в промышленности. Не могли быть сразу разрушены и укоренившиеся в доме патриархальные устои феодальных времен. И все же они менялись. Они были как бы и прежними и уже не прежними, так же как и само производство. Оно уже не было кустарным и все же не могло подняться на уровень крупного предприятия современного типа. Это накладывало свой отпечаток на характеры людей и на их взаимоотношения.

Когда Сёдзо слышал, как люди, связанные с его братом Киити, за глаза осуждали его за то, что у него нет ни способностей, ни должной твердости, как у покойного отца, ему иногда хотелось заступиться за брата. Если бы жив был отец, он тоже не мог бы теперь поступать так, как поступал раньше. Подобно дяде Есисуке, Сёдзо тоже отчасти сочувствовал своей невестке, которую все и за все порицали, ставя ей в пример прежних матушек-хозяек. Он говорил про себя, что она как бы попала ногой в ту трещину, которую дал под влиянием духа времени старинный домашний уклад, и не могла из нее выбраться. Она была не единственной. Многие в то время чувствовали себя так, словно на ногах у них были путы.

— Сёдзо-сан! Сёдзо-сан! К телефону! — пронзительно закричала нараспев невестка с галереи, выходившей на внутренний дворик.

Это был самый удобный и быстрый способ сообщить что-либо на второй этаж. Высунув голову из окна, откуда открывался знакомый с детства вид на декоративный садик, Сёдзо громко ответил:

— Спасибо! Сейчас иду.

— Это из Бэппу. С виллы Фудзан,— донесся до него голос невестки.

Сёдзо остолбенел. Словно его неожиданно ударили камнем по голове. Но оцепенение тут же прошло. И не потому, что в нем вдруг заговорило чувство долга (ведь как-никак, а он человек подчиненный!). Растерялся он не столько от неожиданности, сколько оттого, что ждал этого звонка и хотел, чтобы ему позвонили. С шумом раздвинув двери, он очутился в соседней, несуразно большой комнате, заставленной сундуками и другими вещами. Здесь никогда не зажигался свет и даже не было лампочки. Натыкаясь в темноте на всякий хлам, он выбрался наконец из этой комнаты и почти бегом спустился по темной лестнице.

— Алло! Алло!

Ответил мужской голос — по-видимому, клерк из гостиницы. Убедившись, что у телефона господин Сёдзо Канно, он соединил его с виконтессой. В трубке раздался ее голос:

— Алло! Алло! Канно-сан? Говорит Ато, Ато... Из Токио... Что? Вы меня слышите? Я ничего не слышу. Наверно, что-то с телефоном. Ато... Миоко... Мать Тадафуми...

Между городами было не более сорока километров. Сёдзо отчетливо слышал каждое слово. Но на том конце провода, видно, и в самом деле что-то не ладилось. Она по нескольку раз переспрашивала одно и то же, а он вынужден был без конца повторять ответ. До сих пор ему еще ни разу не приходилось говорить с ней по телефону. И не потому, что не было повода. Но всегда, когда он звонил, подходила одна из горничных, и он через них передавал то, что ему нужно было, не осмеливаясь попросить к телефону ее лично. Он еще ни разу не слышал из ее уст фразы: «говорит Миоко», хоть и с пояснением: «мать Тадафуми». Разговор по телефону всегда кажется каким-то более интимным. Люди словно шепчут что-то друг другу на ухо. Но чтобы она назвала себя просто по имени... Сёдзо почувствовал, что разделявшее их расстояние как будто сократилось и между ними установилась некая близость. Это придало ему смелости, и он весело прокричал в трубку, чтобы она продолжала говорить, не обращая внимание на телефонные помехи, что он ее хорошо слышит.

Слышимость, по-видимому, улучшилась и в другом аппарате: виконтесса больше не переспрашивала. Она сказала, что завтра собирается приехать в свою усадьбу — хочет осмотреть хранящиеся в кладовых театральные костюмы. Она надеется, что он ей поможет. Приедет она в автомобиле и так же вернется обратно. Только она хочет, чтобы о ее приезде никто не знал. Иначе ей придется задержаться в усадьбе, а у нее времени в обрез.