Лабиринт

Толстый винокур редко уезжал к себе в деревню, хотя там у него были жена и сын. Десятки лет он жил где-то на складе, но где именно, Сёдзо не знал. Все Это удивляло мальчика. С еще большим удивлением смотрел он на деревенских парней, нанимавшихся к ним на сезон варки сакэ. У каждого за спиной было какое-то приспособление для переноски тяжестей. Две жерди — одна на правом, другая на левом плече—торчали чуть ли не на метр вперед. Парни тащили на себе разную кладь и непременно одеяло. Появляясь перед резиденцией матушки-хозяйки, они кланялись ей не столь почтительно, как другие. С тяжелой ношей на спине они быстро проходили мимо. Вообще все рабочие из винокурни были какие-то неуклюжие и неразговорчивые. Где уж им было тягаться с такими краснобаями, как приказчики, людьми ловкими и обходительными. Сезонники знали только одного хозяина — винокура и считали, что ни к магазину, ни к дому никакого отношения они не имеют. Отчасти так оно и было. Игравшим в великодушие матушкам-хозяйкам о служащих магазина было все известно, вплоть до их сердечных тайн, что же касается рабочих винокурни, то хозяйки даже не знали, как их зовут. По крайней мере Сёдзо ни разу не слышал, чтобы кого-нибудь из них назвали по имени или фамилии. Не знал он и фамилии самого толстяка винокура. Но маленькому Сёдзо странным казалось не это. Он никак не мог понять, куда же потом деваются парни-сезонники, которые проходили мимо дома с одеялами за спиной и исчезали во дворе. Правда, он потом видел рабочих, которые днем мыли во дворе бочки, таскали воду из колодца, промывали рис. Но то были совсем другие люди. Они даже в холода работали обнаженными, в одних набедренных повязках, как борцы, и ничуть не были похожи на тех неуклюжих парней в шароварах и кимоно с узкими рукавами, какие носят простолюдины.

Куда же все-таки девались те? Неуклюже, по-медвежьи ступая, они молча проходили под окнами столовой и потом словно растворялись в таинственном мраке винных подвалов.

Справа от входа в винокурню была лестница с щербатыми ступенями. По ней поднимались на так называемый второй этаж. На самом деле это был. чердак с деревянным полом из нестроганых досок. Посередине чердака стоял жертвенник. В сезон подготовительных работ сюда часто приходили заклинатели из секты Сингон ¹²² и, изгоняя бесов, возжигали очистительный огонь. Здесь, на чердаке, вокруг этого жертвенника спали рабочие винокурни.

Все это Сёдзо узнал, когда подрос. Узнал он и о том, что старик винокур, до того как заболел раком желудка, тоже жил в винокурне. Когда же болезнь свалила старика, его взяли в дом, и здесь, окруженный заботливым уходом, на какой могли рассчитывать только члены семьи, он вскоре умер. А раньше он жил в узенькой каморке, устроенной между двумя чанами. Ни в темном помещении винокурни, ни возле нее почти никогда не было видно людей, и каморка винокура была похожа на келью отшельника. Тем не менее он жил в ней десятки лет и был вполне доволен. Он никак не хотел покидать свое жилье, когда его переселили в дом. Видно, ему особенно не хотелось оставлять главный чан, стоявший прямо против его каморки. Здесь он даже сквозь сон всегда слышал, как из мешков с белой мутной гущей капля за каплей стекает прозрачная, золотисто-желтая пахучая жидкость, а близ его изголовья поскрипывал отжимный пресс. Этот скрип напоминал крики какой-то неведомой птицы. Отжимный пресс состоял из толстой балки, проложенной под самым потолком; с нее на толстых веревках спускалось бесчисленное множество каменных гнетов, давивших на мешки.

Для старика, лежавшего на смертном одре, не было большей радости, чем слышать эти звуки, как бы шептавшие ему о том, каким великолепным он был винокуром и как преданно служил делу, которому посвятил всю свою жизнь.

Года через три умер и старый приказчик Якити. После смерти этих ветеранов появилась глубокая трещина в патриархальных нравах, служивших основой той гармонии и порядка, которые господствовали и в магазине и на винокурне. Сказались, разумеется, и перемены в окружающем мире. Новый винокур был типичным образцом современного служащего. Он появлялся на винокурне только тогда, когда шла варка сакэ. Как только сезон кончался, он тут же уезжал к себе на родину в префектуру Киото.

Изменилось и само производство. Промывка риса— одна из важнейших операций в изготовлении сакэ. Раньше рис промывали на площадке возле колодца. Здесь на высоких подставках, доходящих мойщикам до пояса, стояли бадьи. Вокруг каждой из них трое обнаженных по пояс мужчин, орудуя обеими руками, сгибались и разгибались, словно в каком-то ритмическом танце. Они не стояли на одном месте, а то и дело двигались по кругу, меняясь местами, и это тоже было похоже на танец. Обычно мойщики за работой пели.

Теперь здесь появился мотор, и картина изменилась.; Грохот машин заглушал пение мойщиков риса, песни затирщиков и заквасчиков.