Лабиринт

Не обращая внимания на ее тон, Сёдзо быстро пошел вперед. Она не ускорила шагов. Наоборот, ее ноги в белых носках и светло-синих кожаных босоножках с туго затянутыми ремешками, ступали еще медленнее. Она шла, опустив голову, словно рассматривала на желтом песке еле заметные следы Сёдзо, но исподлобья провожала его взглядом. Он шагал впереди, крепкий, широкий в плечах. Воротничок голубой сорочки красиво оттенял загоревшую стройную шею. Светло-серая шляпа была надета с изящной небрежностью, чуть набок.  Она все пристальнее смотрела ему вслед, все больше замедляя шаги, и наконец остановилась. Глаза ее широко раскрылись и застыли, на густых темных ресницах блеснули слезы, и крупные прозрачные капли покатились по щекам.

В своем последнем письме бабушка обещала при встрече сообщить ей какую-то важную новость. Этой новостью оказалась смерть Кира — он скончался на Целебесе.

Театральные костюмы хранились в сундуке на втором этаже кладовой. Каждый костюм был аккуратно перевит широкой бумажной лентой и лежал во всю длину, точно сабля в ножнах. Когда подняли крышку, сундук засверкал, будто был полон драгоценных камней. На каждой ленте крупными иероглифами были написаны название костюма и дата изготовления. Взглянув на костюмы, Миоко сразу поняла, что это не такие старинные костюмы, как в коллекции Мунэмити Эдзима. Но хозяин сомэйской усадьбы не ошибался, утверждая, что у Ато должны быть очень ценные костюмы. Это была не ошибка, а недоразумение, имевшее свою историю. Мунэмити просто не знал или не все знал о деятельности казначея клана Таномо Одзаки — автора «великой финансовой реформы», о которой Сёдзо в свое время рассказывал Кидзу в Каруидзава. Этот прижимистый и ловкий финансист стремился все превращать в деньги. Тайком он отправлял на судах в Осака все, за что только можно было выручить приличную сумму. В театральных костюмах он не видел особого проку. Он собрал все эти относившиеся к началу XVII века «караори» и «нуйхаку», охотничьи костюмы, жилеты, плащи, безрукавки и вместе с масками и барабанами все распродал.

Об этом свидетельствовали старинные документы, переплетенные в большой том, обнаруженный Сёдзо в шкафу на первом этаже.

— Ах, какая жалость,— воскликнула госпожа Ато, когда Сёдзо сообщил ей об этом, показывая книгу. Но выражение ее лица вовсе не было огорченным. Наоборот, она весело улыбалась. С интересом заглянув в книгу документов, она чисто по-детски удивилась:

— И вы умеете разбирать такие закорючки?

Документы были написаны витиеватой скорописью.

— О, сначала это было очень трудно,— ответил Сёдзо.

И действительно, когда он впервые увидел эти письмена, они для него были то же, что санскрит или персидские криптограммы.

— Когда я подумал, что мне теперь придется каждый день мучиться с этими головоломками, я даже хотел сбежать от Окамото.

— Ну, так нельзя!—тоном старшей пожурила его Миоко, выслушав это откровенное признание. Но глаза ее по-прежнему светились улыбкой, и она кокетливо добавила, что ей бы не хотелось поощрять его стремление к бегству.— Впрочем, если заставлять вас заниматься такими неприятными делами, какие я поручила вам сегодня, вы, пожалуй, опять захотите покинуть нас,— заключила она.

— Раз уж я взялся за эту работу, я ее выполню,— сказал Сёдзо.

— В таком случае, пока вы еще не сбежали от меня, давайте-ка уложим все это обратно. Помогите мне, пожалуйста,— живо проговорила Миоко.

Осмотренные костюмы лежали на сундуках, стоявших в ряд вдоль стены. На каждом сундуке — герб: сокол с распростертыми крыльями. Чтобы не вышло путаницы, костюмы были переложены бумагой.

Теперь Миоко передавала их Сёдзо, а Сёдзо убирал на прежнее место, склоняясь над глубоким сундуком. Спрашивается, зачем же она привезла сюда Кину? Он готов был высказать ей свое недовольство. Но от плохого настроения, с которым он входил в кладовую, сейчас не осталось и следа. Оно исчезло, как монета из прохудившегося кармана.

В голосе Миоко снова слышались те ласковые ноты, которые прозвучали вчера в разговоре по телефону. И эта нежность и грусть, навеянная воспоминаниями об умершем Кира, действовала на рассерженного Сёдзо, как целительный бальзам на рану. Временами в ее словах прорывалась горечь, словно она жаловалась, что ей больно, и это окончательно обезоруживало Сёдзо.

Впрочем, смерть Кира опечалила Миоко не так сильно, как ей казалось. Он был ее первой любовью. То был чудесный сон. Но с тех пор прошло шестнадцать лет. За эти шестнадцать лет она с ним ни разу не виделась и даже не обменялась ни одним письмом. Они были далеко друг от друга, стали совсем чужими. Действительно, это был только сон. Прекрасный, волнующий, навсегда запечатлевшийся в ее сердце, но всего лишь сон.

Смерть Кира она восприняла как смерть совершенно постороннего человека. Как будто другой Кира был предметом ее девичьих грез.