Лабиринт

Правда, в общем-то он был доволен братом. Его радовало, что тот поспешил ради него приехать домой. Но настроение это быстро прошло, и вскоре Киити начал брюзжать и придираться к нему. Так же капризен и раздражителен он бывал при свиданиях с женой и родственниками и даже с близкими друзьями. Он не скрывал своей досады и зависти к тем, кто находится на свободе. В его разговорах так и слышалось: он тут страдает, испытывает всякие лишения, а другим до него и дела нет, живут в свое удовольствие! Каждый раз он распекал Сакуко за то, что дома все делается не так, как надо, что без него там все идет прахом, что еду на передачу приносят невкусную. Бесился, что здесь не разрешают курить, словно она была в этом виновата.

Только с теми посетителями, с которыми он не был связан личной дружбой и для которых он был «лидером» партии, он держался иначе. Перед ними он корчил из себя политического борца, мученика за идею. Он храбрился, старался казаться бодрым и уверенным. На самом же деле арест и тюремное заключение казались ему не менее ужасными, чем смерть. Привыкший жить в довольстве и командовать людьми, он не очень был подготовлен к лишениям, какие испытывал в тюрьме. И думал он только об одном: чтобы его поскорее взяли на поруки. Об этом он настоятельно просил Таруми и Хаясэ, бомбардировал их письмами, но те что-то не торопились, и он проклинал их и свою судьбу.

— Зайди к Такеда.— Это был его адвокат, который, как ему Казалось, тоже не проявлял никакого усердия,— Он обещал прийти сегодня с утра, но до сих пор не показывается.

При скудном свете, падавшем из окошка за спиной Киити, лицо его казалось еще более худым и длинным, чем всегда.

Сёдзо взглянул на ручные часы. Было уже около двух часов — в это время свидания прекращались. Надзиратель вряд ли посмел бы их прервать (благодаря принятым мерам его удалось сделать достаточно покладистым), но все же пора было кончать разговор. Да обо всем важном уже переговорили, больше, кажется, и не о чем...

Впрочем, кое-что еще осталось. Сказать ему или не стоит? — заколебался Сёдзо. Конечно, не надо бы, но ведь потом он житья не даст.

И Сёдзо решил рассказать.

— Несколько дней назад в Бэппу приехала госпожа Ато.

— О! Где же она остановилась?

— На вилле Фудзан.

— Ты был с визитом?

— Нет.

— Почему? Неужели ты не мог сообразить этого! Неужели ты не понимаешь, что необходимо было поехать туда, и притом сразу! Ты ведь на свободе, сам себе хозяин и можешь в любую минуту поехать, куда тебе вздумается. И Сакуко хороша! Ничего не соображает!

— Да нет, она-то как раз меня за это бранила.

— Ну и правильно. Прямо отсюда и отправляйся туда, да не мешкай. Только вот с пустыми руками — это нехорошо.

Киити велел Сёдзо зайти к управляющему их местной конторой и распорядиться от его имени, чтобы тот немедленно купил подходящий подарок.

Это не было проявлением родственных чувств к Сёдзо. Киити заботился о соблюдении приличий и собственном престиже. Но как бы там ни было, подарок покупать не было необходимости. Сакуко все предусмотрела. На утреннем базаре была куплена великолепная рыба. Ее замариновали в вине и уложили в большой ящик. Сёдзо привез его с собой в дорожном чемодане и оставил в местной кон? торе фирмы «Ямадзи», недалеко от вокзала.

Когда-то тюрьма находилась на окраине. Но город рос, вокруг тюрьмы одна за другой открывались лавчонки, и постепенно она оказалась в черте города.

Здание тюрьмы без всякого плана обрастало новыми пристройками и стало еще более неуклюжим, чем было вначале. Камеры были ужасно тесными. Окрестные ребятишки постоянно торчали у деревянного забора, смотрели в щели и выкрикивали ругательства по адресу арестантов в красных халатах (Красные халаты — одежда заключенных в японских тюрьмах), которые, волоча свои цепи, выполняли различные работы на тюремном дворе.

Это обстоятельство было одним из наиболее веских аргументов в выступлениях тех, кто добивался перевода тюрьмы в другое место. После шумных дебатов как будто решили тюрьму отсюда перевести. Был даже отведен для нее участок за городской чертой. Но потом дело заглохло, а вскоре разразился скандал—членов префектурального совета обвинили в коррупции. Вокруг этого дела постоянно разгорались политические страсти, шли бои между сэй-юкаевцами и сторонниками Минсэйто, а тюрьма оставалась на старом месте. Ее не только никуда не перевели, но перестали даже ремонтировать. Здание разрушалось, на всем была печать запущенности, и это само по себе неприглядное место день ото дня приобретало еще более мрачный вид.

Каждый раз, когда Сёдзо приезжал к брату, у него возникало странное чувство. Ему казалось, что человек за четырехугольным окошечком был не его брат, а он сам. Такое чувство было у него и сегодня.

Полгода мытарств в полицейских кутузках, затем трусливое ползанье на коленях перед всей этой сволочью, а потом падение по наклонной плоскости. Так альпинист, у которого ледоруб скользнул по обледенелой скале и нога потеряла опору, неудержимо катится вниз.

Это его вчерашний день, и это его сегодня.