Лабиринт

Сёдзо помнил, что говорила Тацуэ, когда ему предложили, кроме работы в архивах виконтов Ато, давать уроки английского языка их сыну. Чары госпожи Ато окажутся бессильными перед его левыми убеждениями, и потому за него, вероятно, можно не беспокоиться... Таков был смысл ее насмешливого замечания. Но случилось иначе. И когда он представил себе свою поездку в Бэппу и то, что за этим последовало бы в Токио, у него появилось такое ощущение, словно его затягивает приводной ремень токарного станка. Он невольно вспомнил Кидзу. Да, оба они — увядшие капустные листы, они отлетели от кочана и уже начали подгнивать. Но Кидзу, вступив в любовную связь с женщиной, ведет себя более мужественно. Он действует открыто. При этой мысли Сёдзо еще сильнее почувствовал собственное ничтожество и готов был кусать локти от досады. Если бы виконт принадлежал к тем сильным мира сего, которые возбуждают к себе зависть и ненависть, а виконтесса, гордая сознанием своего превосходства, третировала его как низшего, эта связь, возможно, доставляла бы Сёдзо особое удовлетворение/ Это была бы не только победа над женщиной, но и победа над спесивой аристократкой. Такой же честолюбивый замысел стал ловушкой для Жюльена Сореля. Жюльен видел в Матильде не столько возлюбленную, сколько графскую дочь.

Но у Сёдзо все складывалось иначе: виконт просто болван, достойный презрения, а жена его красивый пустоцвет, и только. И никакой победы он над ней не одержал. Он сам попался к ней в сети. А она — цветок, которому безразлично, какая вокруг него вьется пчела и какую пыльцу она приносит. Ей не важно, кто ее ублажит, лишь бы это было тайно и не компрометировало ее.

Обхватив руками колени и прислонившись к гладкому краю ванны, он рассеянно смотрел вверх. Электрическая лампочка тускло светила сквозь пар, напоминая луну в туманную ночь.

Как всегда, когда ему становилось особенно не по себе, взгляд его остановился и застыл, лоб прорезала складка. Он вспомнил разговор с невесткой за ужином. Странно! Что его вдруг заставило сказать, что он завтра собирается в тюрьму на свидание к брату? Ведь у него и мысли такой не было. Словно его рок преследует. Ведь оттуда до Бэппу рукой подать. И если он на обратном пути заедет туда (хоть и решил этого не делать), у него будет оправдание: я тут ни при чем, невестка настояла! Он и сейчас твердо держался того мнения, что ехать не следует. Но черт его знает! Сегодня он думает так, а вдруг завтра другой человек, который сидит в нем, потащит его туда? Ему было стыдно перед самим собой, но он чувствовал, что это может случиться.

Стена, ярко освещенная электрической лампочкой, почти до половины была облицована кафелем, а выше окрашена в бледно-голубой цвет. Глядя на мокрые белые плитки, он старался прикинуть, сколько их тут может быть. Раз, два, три... Надо сосчитать. Получится четное Число — значит, у него хватит решимости. А если нечетное... Ага! По вертикали семь. А по горизонтали? Одиннадцать. Следовательно, всего семьдесят семь... Его напряженный взгляд вдруг как-то странно изменился, глаза жалобно заморгали, и на них появились капли, похожие на те, что стекали по стенке.

Раз, два, три... Так он в детстве часто считал здесь плитки. Ему было тогда лет шесть. Мать сажала его с собой в ванну. Веда была не слишком горячая, но он все время порывался вылезти из ванны. Чтобы он спокойно сидел, мать заставляла его считать —- до тридцати, до пятидесяти, потом до ста.

— Дядя Сёдзо! Дядя Сёдзо! — послышался за дверью хрипловатый, ломающийся голос мальчика.

В дверь стучался вернувшийся от учителя Хироити. — Можно мне к вам?

-— Подожди, подожди,— словно испугавшись чего-то, крикнул Сёдзо.— Я уже кончаю. Скажи Томэ, пусть принесет мне чистое нижнее кимоно. Я забыл его взять.

Обычно они с племянником мылись вместе. Но сегодня он постарался поскорее отослать мальчика. Сёдзо поспешно вылез из ванны и, не вытершись как следует, накинул на себя кимоно.

— Что они там в Токио медлят с ответом? Ты когда послал письмо?

— В прошлую пятницу. Когда последний раз был здесь. Из дому авиапочтой послать нельзя, поэтому я прямо от вас заехал в нашу местную контору, там и написал.

— Значит, прошла уже целая неделя!

Киити, с которым Сёдзо вел разговор через небольшое оконце, рассматривая желтые от табака, чуть дрожавшие кончики своих тонких пальцев, продолжал:

— Ну не возмутительно ли! На письма даже не отвечают. Вот типы!

— Усигомэ, возможно, в отъезде.

— Ну а Аояма гоняет в гольф и ему писать некогда?

Речь шла о Дзюте Таруми и депутате парламента Хаясэ. Из предосторожности братья вместо их фамилий называли районы, где те проживали.

В том, что его посадили за решетку, Киити считал виновными этих господ. Ведь стоило им только нажать где надо, дернуть за кулисами за нужную ниточку — и все было бы в порядке. Но им, видно, чихать на него. Киити был раздражен и не стеснялся упрекать даже Сёдзо, что тот недостаточно энергично хлопотал за него в Токио и не все сделал для его освобождения.