Лабиринт

Глава вторая. Дядя

Наутро Сёдзо, как обычно, после завтрака взял портфель и отправился в библиотеку. Копаться в архивах виконтов Ато нужды больше не было, но он решил привести бумаги в порядок, чтобы потом передать их своему преемнику. Да, собственно, никакого другого дела у него пока не нашлось. В читальном зале он занял свое любимое место у окна, под которым росло старое камфарное дерево, оставшееся от замкового парка. Сквозь ветви дерева виднелся голубой залив. В последнее время для Сёдзо это был самый приятный уголок в родном краю.

Как и вчера, он даже не раскрыл портфеля. Облокотившись о стол и подперев кулаком щеку, он смотрел на спокойный, похожий на светящийся полудиск голубой залив, на котором почти никогда не бывало волн.

В 1542 году в эту бухту прибыл португалец Фернан Мендес Пинтохо с двумя товарищами. Хотя оставленные Пинтохо записки о королевском дворе Бунго в какой-то степени носили характер литературного вымысла и не заслуживали полного доверия, Сёдзо очень ими интересовался. Западноевропейская культура впервые постучалась тогда в двери Японии. Всегда, когда он смотрел на скользившие на жемчужном горизонте белые паруса, ему представлялась шхуна, прибывшая сюда четыре века назад. Но после ночи, проведенной в Бэппу, ему мерещилось совсем другое, хотя он смотрел из того же окна и на то же море.

Сёдзо грустил. Но ни тоски по госпоже Ато, ни любви к ней он не испытывал, хотя после того, что между ними произошло, каждому человеку трудно было бы сразу отделаться от этих чувств. Откровенное вожделение — вот что влекло их друг к другу с самого начала. Недаром они не обменялись ни одним нежным словечком, без которых не обходятся влюбленные. Сердце оставалось холодным. И потому Сёдзо становилось еще грустнее.

Вместе с тем он был полон какой-то необычной бодрости, испытывал огромное облегчение, словно сразу избавился от тяжкого бремени. Так магнолия за одну ночь сбрасывает пожелтевшую листву. Он понимал, какую роль сыграл для него переулок, смежный с кварталом публичных домов, куда он забрел вчера вечером. Этот переулок оказался спасительным. Он помог ему вырваться из физиологического плена, помог порвать с той, от которой он должен был бежать. Освободиться от власти одной ему помогла другая. Это было гадко, непристойно, постыдно. Но он не лгал той, с которой расстался, когда благодарил ее. Он действительно был ей благодарен. Если бы не она, он наверняка не удержался бы и позвонил госпоже Ато. И если бы та позвала его, он, несомненно, тут же побежал бы. Его не остановила бы ни ночная тьма, ни крутизна дороги, ведущей к вилле Фудзан.

Он представил себе эту дорогу. И ему показалось, что она тянется до самого Токио. Он вообразил себя, свою жизнь в роли прихвостня и ублажателя госпожи Ато. Ведь еще шаг — и он покатился бы по этой дорожке. Ему стало жутко, и сердце у него захолонуло, как тогда, когда шофер круто затормозил машину на самом краю обрыва.

Но в эту минуту он не знал, что за такую услугу еще далеко не расплатился, хотя и отдал уже какую-то часть. Узнал он об этом лишь на следующее утро. Поднявшись с постели, он пошел в уборную. Закусив губы, он прислушивался к режущей боли, сопровождавшейся странным зудом. Хотя он мало что знал о такого рода заболеваниях, но и того было достаточно, чтобы вызвать у него серьезную тревогу. Какое-то подозрение, что дело неладно, возникло у него сразу после той ночи, но сейчас сомнений не было: ядовитый цветок распустился.

Стоило повернуть выключатель, и электрический свет сразу помог бы обнаружить более очевидный симптом. Но он боялся света. Его раскаяние и тревога были похожи на горе женщины, которая, совершив непоправимое, узнаёт, что тот, кого она ждала с таким трепетом в душе, больше никогда к ней не придет.

За завтраком Сёдзо сидел с понурым видом и почти не притрагивался к еде.

— У меня что-то желудок не в порядке,— сказал он невестке, кладя хаси на стол.

— Да, вид у вас неважный. Уж не простудились ли вы, когда ночевали в Камада? — без всякой иронии заметила Сакуко. Она вместе с няней кормила капризную малютку, сидевшую между ними.

Возвратившись домой, он сказал Сакуко, что из Бэппу снова заехал в Камада, зашел там к приятелю, заболтался с ним и опоздал на последний поезд. Она поверила, никаких подозрений у нее не возникло.

С того дня, когда госпожа Ато позвонила ему, он нагромождал одну ложь на другую. Это было противно, но что еще оставалось делать? Позорная болезнь тем более вынуждала лгать. Он не сообщил невестке, что отказался от службы у Ато. А если бы и признался ей и она спросила бы о причине, он не смог бы сказать ей правды.