Лабиринт

— Да к тому же вся эта политическая борьба яйца выеденного не стоит. Разве она ведется по каким-нибудь принципиальным вопросам? Просто из личной вражды. Для наших вояк разногласия между политическими партиями только предлог. На самом же деле они просто сводят личные счеты. Поэтому-то их и труднее урезонить.

— То же самое я всегда говорил твоему отцу. Хотя он-то был лучше их всех. Он, конечно, тоже не забывал о себе, но искренне заботился и об интересах всего города. Ну а что такое Киити? Кривляется, как обезьяна, всем подражает, полон самодовольства, а толку чуть!

Дядя постучал трубкой о край бамбуковой пепельницы, стоявшей на подносе с курительным прибором. Он курил только трубку, к сигаретам и не прикасался. Отчасти это было продиктовано желанием хоть немного сократить дозу никотина.

Старик был одет в кимоно из серой саржи. У его ног на полу лежал замшевый кисет. И этот кисет, доставшийся дяде на память об отце, который дома обычно тоже курил крошеный табак, и эта трубка слоновой кости, и чистого золота нэцуке ¹²⁸ с изображением льва и пиона — все эти вещи Сёдзо привык видеть с детства. Между отцом и дядей была большая разница в возрасте, и они вели разный образ жизни. И внешне они мало были похожи на братьев. Дядя был намного худее отца и выше ростом. Некоторое сходство придавали им лишь очертания рта и выражение глаз. Рот и у того и у другого был твердо очерченный, мужественный. Глаза у обоих светились умом, взгляд их часто менялся: суровый и пристальный, когда братья бывали не в духе, и мягкий, когда улыбались. В остальном же в их облике как будто ничего общего не было. И все же, когда дядя брал из кисета щепоть табаку, набивал трубку и закуривал, он так напоминал отца, что Сёдзо невольно вздрагивал. Дяде можно было рассказать все, даже о своем позоре; и то, что он был похож на отца, сегодня было особенно дорого Сёдзо. С чего же начать исповедь?

Тетушка принесла им чай и только что испеченное рисовое печенье. Уписывая его с хрустом — у дяди он всегда вел себя просто,— Сёдзо раскаивался, что не покончил с этим разговором раньше. После чая он снова вышел из комнаты. Когда он вернулся, дядя, все примечавший, встретил его вопросом:

— У тебя что, желудок не в порядке?

— Да нет, хуже,— ответил Сёдзо и, уже не краснея, объяснил: — Я ночевал в Камада и, кажется, подцепил болезнь.

Дядя молча взял щепотку табака, набил трубку и лишь после этого спросил:

— Врачу показывался?

Этот лаконичный вопрос напомнил Сёдзо тот день, когда он после мыканья по предвариловкам и исключения из университета приехал домой. Тогда он вот так же, как сейчас, в этой же комнате с понурым видом сидел перед дядей. «Что было, то было»,— сказал тогда дядя. Его философское спокойствие отчасти объяснялось многолетней борьбой с тяжелым недугом, да и вообще оно было в его натуре.

— Я хотел было обратиться к господину Миясита,— ответил Сёдзо, называя фамилию постоянного врача их семьи. Затем он взял новую сигарету из папиросницы такого же красного сандалового дерева, как и стол, на котором она стояла, и, закурив, продолжал: — Но у него в больнице нет уролога. Вот Сасаяма — специалист в этой области и, кажется, врач хороший. Да не знаю, стоит ли мне к нему идти? Боюсь, что это неудобно.

Постороннему человеку колебание Сёдзо могло бы показаться странным. Но тому, кто знал местные условия, это было вполне понятно.

В этом городе даже луковица или кусок сыру покупались только у единомышленников. Все бы удивились, если бы брат лидера местных сэйюкаевцев стал вдруг пациентом лечебницы Сасаяма, который был ярым приверженцем враждебной партии. Сёдзо было безразлично, как бы отнеслись к этому в городе. Борьба этих враждующих партий казалась ему мышиной возней. Но почему же тогда он сразу не обратился к Сасаяма? Больше того, разве это не было его долгом, долгом интеллигента — хоть таким путем пробить какую-то брешь в этих отвратительных, затхлых нравах? У Сёдзо, разумеется, были кое-какие оправдания. Ведь его брат стал жертвой этого антагонизма.

Если проследить нити, тянувшиеся от тех, кто требовал «навести порядок в выборах», то одна из них несомненно приведет к воротам лечебницы Сасаяма. Если бы Сёдзо вошел в эти ворота, болезнь не послужила бы ему оправданием и брат его сильно разгневался бы. А Сёдзо, хоть и не очень боялся брата, но не был и настолько тверд, чтобы не считаться с ним. Во всяком случае, он решил ничего не предпринимать, не посоветовавшись с дядей. Дядя понимал, что не так-то просто местным обывателям выбраться из болота косности и мещанского тупоумия, хотя, как и Сёдзо, считал идиотизмом это вечное взаимное бодание местных политических противников.

Но дядя не сказал ему: «Ты болен, так чего же раздумывать— идти к Сасаяма или нет! Не все ли равно!» Больше того, он твердо заявил, что врача нужно подыскать в другом городе.

— Может быть, тебе поехать к Сэгава? Правда, это не его специальность, но он превосходный врач и у него есть опыт почти во всех областях медицины. К тому же он умеет держать язык за зубами.