Лабиринт

Немецкий автор дал точную картину экономического строения современного общества и ясно показал, что в нем неизбежно накопление богатства на одном полюсе и нищета на другом. Сколько бы бедняк ни трудился в этом обществе, его удел — нищета. И это явление одинаково для всех стран мира, как одинакова вода в Сумидагаве, Темзе, Сене, Рейне или Гудзоне. В новом свете предстало перед молодыми людьми и то, что было связано с политикой, правом, международными отношениями, идеологией. Взгляд их стал острее и кругозор шире. И невольно возник вопрос: неужели в мире нет ни одной страны, где жизнь была бы устроена -иначе, без всех этих чудовищных нелепостей и противоречий? И такую страну они нашли. Нашли её в северном полушарии. Нельзя было сказать, что она уже достигла своей конечной цели. Но, преодолевая невероятные трудности, ее народ упорно и настойчиво, по твердому плану трудился для достижения этой цели и неуклонно шел вперед, приближаясь к ней. Молодежь устремила взоры к северному небу. Ведь под этим небом созидается новый мир, который должен стать образцом для всех. И этот великий труд, это созидание, подобное новому сотворению мира, находило живой отклик в сердцах молодых людей и становилось предметом их изучения. Но в стране, где жили они, оставалось все меньше и меньше свободы, а стремление знакомиться с опытом создания нового общества расценивалось как намерение подвести мину под существующий строй. На молодежь обрушились полицейские репрессии. Но преследования только подхлестывали ее...

Два лагеря противостояли друг другу: те, кто отнимал хлеб у других, и те, у кого его отнимали. По окончании университета многие студенты пополняли ряды наемных работников: служащих различных фирм, банков, учебных заведений. Другие же по своему происхождению принадлежали к лагерю тех, кто присваивал себе чужой хлеб, либо могли в дальнейшем увеличить собой их ряды. Однако это не вызывало у них эгоистической радости, а, наоборот, будило бескорыстное искреннее сочувствие к тем, у кого отнимали хлеб. У них пробуждалось то же сознание, что у заводских рабочих и крестьян-бедняков, но происходило это по другим причинам, искра великого огня разгоралась в их душах несколько иным пламенем. Втайне они стыдились того, что на их ладонях нет трудовых мозолей и руки их не огрубели, как у тех, кто возделывал землю. Глубокое гуманное чувство побуждало их принять участие в борьбе трудящихся за лучшую жизнь.

С одного слова, по одному жесту, по особому огоньку в глазах студенты узнавали своих единомышленников, и они становились друзьями, подчас даже не зная фамилий друг друга. Сознание, что они связаны между собой общими идеями, общими целями и общими надеждами воодушевляло, наполняло сердца радостью, крепило взаимное доверие. Все кипело и бурлило вокруг... Куда же это все девалось теперь?

От Весенних ворот и со стороны пруда через площадь непрерывным потоком двигались нарядно одетые посетители. Было шумно и весело, как на большом гулянье в общественном парке. Студенты с радостными лицами, празднично возбужденные, в начищенных до блеска ботинках шли с хорошенькими девушками — кто с сестрой, кто с возлюбленной — или с приятелями, а иные в окружении целых семей. О том, что происходило здесь несколько лет назад, они ничего не знали...

Людской поток не прекращался. Даже строгие, холодные и обычно недоступные для посторонних аудитории были заполнены сейчас нарядной, оживленной публикой. Все изменилось и было так непохоже на те картины, что пронеслись сейчас перед мысленным взором Сёдзо! Он теперь здесь чужой и одинокий, как оторванный бурей увядший лист... И он даже не имеет права осуждать других. На душе стало пусто и тоскливо.

— А внешне все-таки университет здорово похорошел!— с чувством заметил Канно, когда, обогнув газон, они с приятелем подходили к новому зданию, окрашенному в светло-желтый цвет.

— Да? А вот Кидзу иного мнения. Он считает, что все эти архитектурные новшества перекочевали сюда из деловых кварталов — ни дать ни взять биржа, где торгуют наукой и дипломами.

«Как это на него похоже!»—подумал Канно и улыбнулся.

Ему представилось худенькое, смуглое, напоминавшее мордочку фокстерьера лицо Кидзу с острым подбородком и ослепительно-белым оскалом красивых зубов. Кидзу вырос в какой-то заброшенной горной деревушке в очень бедной крестьянской семье. И в школе и в университете он учился на средства общественной благотворительности, чему обязан был лишь своим исключительным способностям, и, естественно, был теснее связан со студенческим движением, чем кто-либо из маменькиных сынков.

— Я слышал, он работает в «Токио ниппо?» ⁹