Лабиринт

— Да, репортером женского отдела, представляешь? — ответил Ода и от возмущения толкнул приятеля плечом.— Подумать только! Возьми любого из тех, кто спокойно кончил университет и устроился в торговых фирмах, банках и министерствах. Ведь никто ⁹ из них и в подметки ему не годится! А он трубит в этой «Токио ниппо»! Мало того, что газетка паршивая, сама работенка чего стоит! Таскается он по разным знатным дамам и получает от них интервью насчет воспитания юных девиц, проблем домоводства и даже рецептов домашней кулинарии. Жаль парня!

— Но он, наверно, духом не падает?—спросил Канно.

— Знаешь ведь его, он не станет ныть. Когда дело касается его самого, он, как всегда, отшучивается. Носится по городу с таким веселым и довольным видом, будто с неба ему в рот сладкие пирожки падают. Но все это напускное. Трудится он за двоих, а получает гроши — ему до сих пор все еще платят как стажеру. Впрочем, есть ребята и в худшем положении... В общем невеселая эта тема!

Тема и в самом деле была невеселая. Мировой экономический кризис, достигший в 1931 году своей высшей точки, опустошительным ураганом пронесся по всем странам; бурными волнами захлестнул он и Японию. Конкуренция на рынке труда, которая среди лиц интеллигентных профессий была и без того ожесточенной, сейчас обострилась до предела. В наихудшем положении оказались красные— те, у кого их крамольное прошлое было чем-то вроде выжженного на лбу клейма, даже если они и отреклись от своих убеждений. Несчастных выбрасывали из университетов, им объявляли общественный бойкот. Люди, которые недавно заняты были планами переустройства общества, вынуждены были теперь, по крайней мере на время, отказаться от них. Они разбрелись кто куда, и каждый заботился лишь о том, как бы добыть себе пропитание. Это стало чуть ли не повальным бедствием.

Ода любил поговорить. Говорил он с жаром и при этом сильно напирал своим толстым плечом на плечо собеседника. Подталкиваемый таким образом экспансивным приятелем, Сёдзо Канно незаметно очутился с ним во внутреннем дворе ботанического отделения факультета естественных наук, окруженном тропическими растениями в кадках. Здесь, как и следовало ожидать, не оказалось ни души — для любопытных тут не было ничего интересного. Приятели прошли вдоль светло-желтой стены нового здания и остановились у полукруглых подвальных окон; Канно бросил на землю свой сверток с тетрадями, прислонился к бетонному выступу стены над подвалом и закурил. Сизый дымок сигареты тонкой струйкой поднимался кверху и, расплываясь, повисал в недвижном воздухе легкой волнистой пеленой — единственным облачком на фоне голубого неба.

Некурящий Ода вертел в руках шляпу и оживленно рассказывал слышанные им от Кидзу забавные эпизоды из жизни репортеров, подвизавшихся в женском отделе газеты. Рассеянно слушая его, Канно следил за колечками дыма и думал о чем-то своем.

Канно числился сотрудником Комиссии по собиранию материалов по истории рода виконтов Ато — бывших клановых владельцев южной части острова Кюсю. Однако на самом деле он занимался простой перепиской. Ежедневно он должен был являться в контору домоправителя виконтов Ато, находившуюся во дворе их дома, у сводчатых ворот, и в одной из комнатушек, в которой сидел и сам Престарелый лысый домоправитель, переписывал пожелтевшие от времени, источенные червями архивные бумаги. Да и эту работу он едва нашел, вернее даже не нашел, а ему швырнули ее как подачку, откровенно дав понять, что взяли его из милости, да еще пригрозили, что при малейшей провинности выставят за дверь.

— Ты, пожалуй, один такой среди нас...

— Какой? — быстро спросил Ода.

-— Кто не сошел с избранного в жизни пути и сумел благополучно окончить университет...— Сказав это, Сёдзо заметил, как краска смущения начала заливать все лицо Оды. Почувствовав, что он обидел друга, Сёдзо поспешно бросил окурок и продолжал:

— Ты не думай, я от души рад за тебя. Ведь вовсе не обязательно всем спотыкаться. Очень хорошо, что ты сумел сохранить собственную позицию и продолжать учиться.

— Спасибо на добром слове, Канно,— сказал Ода.— Но в то время у меня не раз опускались руки и хотелось все бросить к черту. Ведь мне казалось, что я просто ловчусь, спасаю свою шкуру, в то время как все вы...

— Ну и напрасно,— перебил его Канно.

Он знал, что у Оды доброе сердце. В студенческие годы стоило кому-нибудь попросить у Оды денег, и тот, ни слова не говоря, лез  в карман своей студенческой куртки; карман этот был вечно оттопырен, и из него торчал кончик грязноватого платка. Короткими пухлыми пальцами Ода доставал кошелек и чуть не все его содержимое тут же высыпал в руки просящего.