Лабиринт

Среда, в которую он сейчас попал, поистине вводила его в искушение. Кругом было так много соблазнов! Только что он с глубокой иронией назвал дом Ато опасным для себя местом, а между тем опасность действительно угрожала ему там. Он не верил в то, что уже влюблен в виконтессу или начинает в нее влюбляться, тем более он не верил, что она в него влюблена. Но ведь бывало же, что бесстрастное лицо госпожи Ато с его такими изящными чертами становилось вдруг откровенно чувственным. Бывало и с ним, Сёдзо, что чисто эстетическое наслаждение, которое доставляла ему ее красота, внезапно превращалось в грубое жгучее вожделение. Он чувствовал себя жалким рабом своих страстей и мучился, видя в этом что-то-унизительное, постыдное. Но чем острее он переживал свое нравственное падение, тем больше его влекло к этой женщине.

И когда Тацуэ неожиданно завела разговор о ней, это не было ему неприятно — наоборот, вызывало сладостное волнение. Но мог ли он на что-нибудь надеяться? Или это только несбыточная мечта? Ее чары лишь умножают соблазны, обступившие его в этом доме, из которого он собирался бежать, и он еще не настолько забылся, чтобы не думать об этом. Но уйти ему было не так уж легко, как он смело заявил об этом Тацуэ. В старых архивных документах, с которыми ему приходилось возиться, он находил интереснейшие данные по истории культуры, а этот предмет давно привлекал его внимание, он собирался серьезно заняться им. Вот чем Сёдзо оправдывал перед самим собой свое нежелание расстаться с домом виконта Ато, закрывая глаза на истинную причину, не желая признаться, что прежде всего удерживает его здесь обаяние госпожи Ато. И, уж конечно, о своих чувствах он никогда не говорил и не собирался говорить кому-либо. Это было не в его правилах.

Мгла за окном еще более сгустилась. Гонимый ветром дождь с мокрым снегом хлестал по стеклу и растекался по нему тяжелыми струйками, тускло блестевшими, как старое серебро. Часы на камине еще не показывали и трех, а в комнате уже стемнело, как будто спустились сумерки. Но Тацуэ не зажигала света, хотя ей стоило только протянуть руку, чтобы достать до выключателя. Они перестали говорить об Инао, о госпоже Ато, перестали обмениваться насмешками и колкостями. Оба почувствовали, что пора переменить тему. Ведь если б они этого не сделали, внезапно против их воли могло всплыть нечто таившееся в них, подобно тому, как всплывает со дна реки затонувшая вещь, втянутая водоворотом, а обнаружить это нечто им не хотелось. Они всегда считали, что в их отношениях не может быть места ревности. Но сейчас оба почувствовали Вдруг, что какое-то ревнивое чувство сквозило в их разговоре и об Инао и о виконтессе. И они умолкли. Погрузившись в свои мысли, они сидели рядом перед камином и молча смотрели на горку красных углей, забыв даже подбрасывать дрова. Так два рыболова сидят на берегу, делая вид, что не замечают один другого, и сосредоточенно наблюдают каждый за своим поплавком, но на самом деле ревниво следят и за удочкой соседа. Тацуэ думала о Сёдзо. Она никогда по-настоящему не могла разобраться в своем чувстве к нему. Конечно, он был для нее другом детства и только. Но почему же теперь чем настойчивее ухаживал за нею Инао, тем чаще она мысленно сравнивала их и задавала себе вопрос: а что, если бы на ней женился Сёдзо? По прав де говоря, Тацуэ была почти уверена, что стоит ей захотеть...

Однако такая простая, банальная мысль, едва возникнув, исчезала подобно сну, который забывается сразу же после пробуждения, или подобно облаку в степи: не успеет оно отбросить тень на землю, как его уносит ветер. Правда, мысль эта не оставляла в ее сердце никакого следа. Но почему-то сейчас, сидя с Сёдзо рядом у камина, она исподтишка вглядывалась в его профиль, озаренный красноватым отсветом раскаленных углей. Какие-то неясные мечтания тревожили ее. Вдруг ей представилось зеленое предместье, дворик с газоном и клумбами, уютный домик европейского типа, пять-шесть скромно, но со вкусом обставленных комнат... Это и был тот «поплавок», за которым она мысленно следила. Но ведь она знала, что если даже Сёдзо и вздумает жениться, он не так-то много получит от своего старшего брата, живущего в провинции. Брат этот, вероятно, не столько следует принципам майората ⁴³, сколько спекулирует на укоренившихся взглядах, согласно которым имущество крепче связано с родом, чем люди: люди могут уходить, а имущество должно оставаться в доме.