Лабиринт

Но если они с Сёдзо будут жить скромно, им вполне хватит денег. Сёдзо, вероятно, стал бы изучать историю культуры или право, ведь именно этим он и собирался заняться, если бы его не исключили из университета. Ну а она? Чем бы она занималась? Светские знакомства, визиты, танцы, гольф, автомобиль, верховая езда — со всем этим пришлось бы расстаться. И вместо изысканного общества, которое окружало ее и в детские годы и в юности, ей пришлось бы довольствоваться обществом одной-единственной служанки, хлопочущей на маленькой кухне. Жизнь их, возможно, потечет тихо и безмятежно, без печалей и треволнений, но так скучно, так однообразно! Сегодня как вчера, завтра как сегодня, и так с утра до вечера и с вечера до утра долгие, долгие годы. Всегда одни и те же люди, одни и те же разговоры, один и тот же бюджет. Что это будет за жизнь, в чем будет ее смысл? В том, чтобы стараться не израсходовать ни одного лишнего сэна сверх процентов, получаемых с капитала? Да им не минет еще и тридцати лет, а они уже почти перестанут разговаривать между собой; подобно престарелым супругам, забьются каждый в свой угол и будут молчать — вот как сейчас например. Нет, такая жизнь не по ней. Начнет она ни с того ни с сего раздражаться, придираться по пустякам, ссориться с ним, мучить его, и в доме будет сущий ад. Да еще невыносимая скука, тоска! И Тацуэ в самом деле невольно зевнула, прикрыв рот рукой. Затем, как бы потягиваясь, закинула руки за голову, ухватив на затылке свои искусно завитые волосы, и словно в изнеможении уронила руки, хлопнув ладонями по красной сафьяновой обивке кресла.

— Ох и тошно мне!—воскликнула она с неподдельной горечью в голосе,

— Отчего?

— От всего. Все надоело, опротивело.

— На кого же ты пеняешь? Не на себя ли?

— Может быть. Ну а что делать? Где выход? Как я могу жить иначе? Я очень хорошо понимаю, что на другую жизнь я не способна. И все же иной раз до того тяжело становится, что нет сил терпеть!.. Кажется, еще немного»— и задохнешься в этой клоаке. Везде грязь, лицемерие, жадность! Ничего истинного, ничего надежного, ничего святого, одна мерзость вокруг. Мне все на свете опротивело: чужие и родные, и общество, и свой дом, даже сама себе противна стала. А этот Инао!., Как взглянешь на него, чуть ли не в дрожь бросает... Сёдзо-сан, женитесь вы на мне!

Слова эти вырвались у нее внезапно, и, по-видимому, она сама их испугалась. Вид у нее был растерянный, как у человека, который играл с заряженным ружьем и нечаянно выстрелил.

Эксцентричность Тацуэ не была для Сёдзо новостью. Да и отношения у них когда-то были такие, что в свое время он, пожалуй, не удивился бы, если бы она вдруг заговорила с ним о браке, хотя женщине и не полагается брать на себя инициативу в этих делах. Но тут растерялся и он.

—> Что за нелепость! —воскликнул Сёдзо. Но, конечно, он смутился бы еще больше, будь на месте Тацуэ другая женщина.

Тацуэ порывисто, одним легким движением придвинула поближе к нему свое кресло, словно оно было на колесиках. Она не способна была долго смущаться. Лишь на миг краска залила ее лицо, и снова на нем уже нельзя было найти никаких признаков смущения.

— Я знаю, вы меня презираете. Мне это больно, но я сознаю, что заслужила ваше презрение. Ведь с детских лет я никогда от вас ничего не скрывала. Вы всегда знали обо мне больше, чем мой отец и мать. Но только одного вы не знали и не знаете до сих пор. Вы всегда были убеждены, что я не способна отказаться от тех благ, которыми так дорожу. Но вы заблуждаетесь. Вы не знаете, что у меня сильная воля. Я могу от всего отказаться. От роскоши, от пустых светских знакомств, от всяких развлечений. Если вы захотите, я буду жить самой скромной и строгой жизнью, совсем не похожей на ту, какую вела до сих пор. Я брошу всякие прихоти, стану серьезной. Скажите только слово, и я буду жить так, как вы хотите. И это не минутное настроение, это мое глубокое и искреннее желание, мое твердое намерение, и оно возникло не сейчас. Слышите? Я говорю правду. Поверьте мне. Вы должны мне верить.

Внезапно Тацуэ соскользнула на коврик и очутилась у ног Сёдзо. Обеими руками она судорожно обхватила его колени и заглянула ему в глаза. Ни тени кокетства, но и никакого смущения. Взгляд ее был серьезен и суров.

— Я верю, что ты говоришь правду. По крайней мере — сейчас.

— Только сейчас? Вы боитесь, что я передумаю и все окажется ложью?

— Да. Через год, через два, а может быть, и через несколько месяцев после замужества ты бы стала так же искренне и убежденно говорить о разводе. Ну а что касается меня — жениться я пока не собираюсь. И скажу откровенно: на тебе я никогда бы не женился.

— О боже! Неужели я тебе так противна? Или ты мне совсем не веришь! Ах, Сёдзо!..— Она говорила бессвязно, глухо, слова звучали, как стон, потом голос стал громче и из груди ее вырвался короткий крик. Но не прошло и нескольких секунд, как бледное лицо ее снова порозовело и снова на нем появилось обычное надменное и насмешливое выражение. Однако, когда Тацуэ опять заговорила, в тоне ее чувствовалась подавленность: