Лабиринт

— Что ж, насильно мил не будешь. Окончим этот разговор. Забудем его!

-— Ты быстро забудешь... Не пройдет и недели.

— Возможно. Думайте обо мне, что хотите. Только вот что я хочу сказать, Сёдзо-сан. То, что вы сегодня от меня услышали, были не пустые слова. Это не мимолетный каприз. А вы не поверили мне. Вы отказались. Это для меня не такой уж сильный удар. Я забуду о нем даже раньше, чем вы думаете. Но вы не поверили мне — это обидно! И горько! — Тацуэ в отчаянии цеплялась за его колени.— Сёдзо, вы ведь знаете, я всегда была независимая, никому не позволяла вмешиваться в мои Дела. Меня считали несносной, дерзкой, упрямой, но я все равно делала по-своему. И если я говорю, что готова измениться, готова все бросить, как же вы...

— Постой,— перебил ее Сёдзо,— можно от всего уйти, но ведь от себя не уйдешь.— Он сказал это таким тоном, словно говорил не столько о ней, сколько о себе самом. Тацуэ молчала, только вопрошающе глядела на него.— Да, можно отказаться от всего, чем живешь сейчас. Но то, с чем ты как будто охотно расстаешься сегодня, завтра будет снова манить тебя. Я имею в виду не только тебя. Но и себя. Ты говоришь, что я тебя презираю. Но ведь и ты презирала меня, да и сейчас еще, наверно, презираешь. И не только ты. У многих в глазах я читаю презрение к себе. И я ничего не могу тут поделать. Ведь я не живу сейчас настоящей человеческой жизнью — я наполовину труп. А причина этому одна: не хватило у меня силы сбросить с себя груз прошлого. Я не смог уйти от себя. Всего несколько месяцев тюрьмы — и моя воля была сломлена, я сдался. Я не переменил своих взглядов, но «покаялся», «пошел на поклон», как ты это метко определила. И сделал это только ради того, чтобы выйти на свободу.

— Потому-то я вас всех и назвала обманщиками,— вставила Тацуэ.

— Да чего уж тут оправдываться! Пусть я остался верен своим убеждениям, но ведь я отошел от борьбы, я ничего не делаю для того, чтобы осуществились мои идеи. И не только потому, что мне не хватает мужества. Главная беда в том, что я врос корнями в прошлое, что все еще привязан к тому обществу, которое сам же отвергаю и гибель которого считаю неизбежной. Временами меня мучает сознание, что я остался в дураках, дав себя вышвырнуть за дверь. Я завидую тем, кто сумел благополучно окончить университет и остаться при кафедре или, получив диплом, устроиться на теплое местечко. Я сознаю всю низость этих чувств и все-таки не могу от них освободиться, не могу их подавить в себе. Это слишком трудно. Я слабохарактерен и беспомощен, я блуждаю в потемках, натыкаюсь на препятствия, поддаюсь соблазнам. И так во всем и везде. И день от дня все хуже и хуже — никакого просвета!

Тацуэ слушала эту исповедь, все еще не вставая с колен, и, подняв голову, не отрываясь смотрела ему в лицо. Сёдзо как будто впервые видел ее стройную белую шею, волевой подбородок, яркие, изящно изогнутые губы, похожие на два миниатюрных лука, сложенные тетива к тетиве. Только сейчас он почувствовал всю прелесть Тацуэ. Но вдруг черты ее лица стушевались, расплылись у него перед глазами, и перед ним встало то, другое лицо. Он вскочил со стула. Видение исчезло. От толчка Тацуэ чуть не повалилась на пол. С испуганным, растерянным видом Сёдзо схватил ее маленькие холодные руки в свои горячие ладони и помог ей подняться.

— Ты, наверно, не думала, что я такое ничтожество? Теперь ты еще больше будешь меня презирать,— сказал он, виновато улыбаясь.

— За что? Вы были искренни, и это хорошо.

— А я теперь смотрю на тебя совсем по-другому.

Тацуэ молчала.

— Ведь теперь я узнал, что и Таттян, оставаясь сама собой, все же умеет страдать.

— Не надо смеяться надо мной! Все это ложь!—почти выкрикнула Тацуэ и отдернула свои руки. Стоя перед ним, она глядела на него в упор; лицо ее приходилось почти на уровне его лица — Сёдзо был ненамного выше ее. И снова она заговорила горячо и бессвязно, она упрекала его в том, что он никогда не понимал ее, никогда не хотел довериться ей, что он сам кривит душой и поэтому не верит в ее искренность... В голосе ее слышались обида и горечь, глаза гневно сверкали, и вдруг из них полились слезы, потекли по ее нежным щекам. Внезапно она прильнула к нему. Сёдзо почувствовал на своем лице прикосновение влажных ресниц, ощутил солоноватый вкус горячих слез. Его охватила несказанная нежность, какой он никогда еще ни к кому не испытывал.

Это чувство было таким сладостным, что он не мог бы назвать его братской нежностью, и таким волнующим, какой не бывает дружба, но не было в нем той радости, того блаженства, какое приносит с собою любовь. Быть может, в нем изливалась их взаимная долгая привязанность, которая могла бы перерасти в настоящую любовь, если бы все сложилось иначе.

Во всяком случае оба они сейчас почувствовали и поняли, что это прощание перед предстоящим ей замужеством, прощание с юностью, прощание с прошлым, прощание с тем, что никогда уже не вернется.

Глава шестая. Черный поток