Лабиринт Ариадны

В глубокий синий шторм глаз, смотрящих пристально и ясно — несмотря на выпитое. В горячую дрожь тела, взведенного, словно лук, испытывающего от прикосновений сильных рук такую чистейшую радость, что в ней можно захлебнуться.

Очень мужских рук — с длинными пальцами, чуть шершавыми подушечками, жилистыми запястьями. И черным кольцом на большом пальце, сделанном словно из вулканической породы, в которой все еще кипит лава.

Каждую секунду той ночи я чувствовала, словно обряд поклонения. Каждое слияние — как торжество. Каждый взгляд и касание — будто молитва язычника, яростного и дикого в своем желании получить от богов благословение.

Совсем не похоже на то, в чем я успела себя убедить за последнюю пару недель. Так качественно, что если бы не это вино — вскоре и не вспомнила бы.

В чем убедить?

В том, что это было маленькое грязное приключение. Что было в командировке — остается в командировке. Я вот в командировке напилась и прыгнула в постель к первому встречному красавчику.

Ничего страшного, случается со всеми.

Не сказать, что это идеально целомудренное поведение, но мне двадцать семь, у одиноких девушек в моем возрасте гораздо больше одноразовых любовников.

Кто меня осудит? Я ж не юная девственница, не чья-то жена, даже не мать. Как ни крути — даже бабки на лавочке припомнят, что во времена их молодости старые девы, вроде меня, нет-нет, да и позволяли себе маленькие тайные приключения.

Вон, даже в «Иронии судьбы» показывают приличных тридцатилетних женщин, которые вполне себе спят с мужчинами без штампа в паспорте.

А в наше-то время все вообще почти невинно.

Я просто немножко оторвалась, причем максимально безопасно.

Хороший секс полезен для здоровья!

Получила свои оргазмы и тактильное удовлетворение, напиталась мужскими гормонами — и внутрь, и наружно, и как только не…

От этих мыслей моя кровь, терпкая как вино, плеснула изнутри по коже горячей волной.

Пальцы задрожали и на мгновение захотелось прижаться к мужчине.

К любому мужчине. Только чтобы он был ласков и немного жесток, пах чем-то чуть-чуть звериным — и еще вином.

Был горяч, тверд, настойчив и…

Ник накрыл мои пальцы, сжатые на бутылке, своими, словно услышав последнюю мысль.

Сделал шаг — ближе! — и по лицу его скользнула легкая самодовольная улыбка. Едва заметная, но я успела ее увидеть, и она сработала не хуже ледяного душа.

— Нет, извини! Никакого вина, мне надо перевод доделывать! — выпалила я, отступая назад и поспешно прячась в свое необъятное кресло. — И так весь вечер с тобой проболтала, ничего не успеваю! А пьяной не поработать, и с похмельем тем более.

Бутылка осталась у Ника в руке — он ловко перехватил ее и удивленно приподнял брови. А я быстро провела ладонями по лицу, стряхивая горячечный румянец.

Развернула на экране файл с переводом, рядышком открыла глоссарий, задумалась на мгновение и с очень озабоченным видом напечатала новую строчку в окошке.

Оглянулась на Ника.

Смотри, мол, работаю!

Он еще несколько секунд задумчиво смотрел на меня, слегка склонив голову к левому плечу, но вот уже встряхнулся, как сеттер после купания и серьезно кивнул:

— Ты права. Перевод надо закончить как можно быстрее.

Отставил бутылку на стол и направился в коридор.

Я слышала, как он возится там, гремит ложкой для обуви, чертыхается, но изо всех сил делала вид, что крайне увлечена работой, пока не щелкнул замок.

— Все, я ушел!

— Пока-пока! — отозвалась, не переставая печатать.

И только когда дверь захлопнулась за Ником, обессиленно откинулась на спинку кресла и закрыла глаза, ловя за хвост быстро расползающиеся в руках воспоминания о горячей ночи. Так хотелось вернуть их еще ненадолго — но увы!

Бутылка все еще стояла на столе, и я решительно выбралась из ленивых объятий кресла, достала из застекленного шкафа массивный хрустальный кубок зеленоватого оттенка — словно море на мелководье, пронизанное солнцем, — и протерла его изнутри краем футболки.

Плеснула вина и сразу жадно потянула носом запах пьяного винограда, томленого на солнце. Сделала глоток, омывая пересохшие губы густой кровью лозы…

И вдруг расплакалась.

Сама от себя не ожидала таких внезапных и искренних, как в детстве, рыданий.

Словно случилось какое-то большое горе. Настоящее. Когда в три года забываешь на пляже любимого резинового жирафа и когда возвращаешься — его уже нигде нет. Родители сочувствуют и ругают попеременно, пытаясь успокоить истерику. И совсем, совсем не понимают, что это — первая настоящая потеря, и она болит ничуть не меньше, чем потеря живого друга…

Глава двадцать шестая. Ираида не выходит из дома

Поездка в Корею взорвала мою жизнь, словно атомная бомба, сброшенная на утренний тихий город. Огненная волна обратила в пепел все, что составляло мое существование.

От некоторых вещей осталась пыль, от некоторых — лишь тени.

От многих — вообще ничего.

Ничто и никогда уже не станет прежним.

Но даже после самого кошмарного взрыва однажды наступает тишина. Оседает пепел, стихает плач и вой, парализующий ужас сменяется необходимостью жить дальше.

По-новому. Но дальше.