Лабиринт Мечтающих Книг

— Мусорная свалка Негорода, — прошептал я. Да, дорогие братья и сестры, именно такой я ее и запомнил: безбрежное море из старой сгнившей бумаги, волны и впадины книжной пыли с пенными гребнями из потрепанной кожи. И я сам посередине, на сей раз опять в роли крошечной куклы. А надо мной поднималось куполом черное ничто. Едва ли зрители сколько-нибудь восприняли это захватывающее зрелище. Здесь снова раздались угрожающие звуки. Сначала это были медленно нарастающий грохот и шум, которые, казалось, неудержимо всходили со дна книжного моря, а из самой середины кучи мусора поднималось что-то огромное. Это прорвался он, гигантский книжный червь — подземный властелин Негорода! Вздымая вверх книжную пыль и клочья бумаги, он поднялся вверх как кит, бешено рыча, и в течение нескольких мгновений вырос до потолка театрального зала. Но и это, в конце концов, была всего лишь кукла, поднимаемая вверх невидимыми канатами и поддерживаемая внутренней механикой. Я не имел никакого понятия, как они это делали, и в этот момент мне и не хотелось этого знать. В верхней части чудовищного пожирателя книг открылась круглая мясистая пасть с длинными и острыми, как сабля, желтыми зубами. Увеличьте толстого червяка в десятки тысяч раз, о мои друзья, и обеспечьте его жалом ста змей и бородавками тысячи жаб, тогда вы получите примерное представление об этом гигантском чудовище, которое застыло над залом. Казалось, это продолжалось целую вечность. Как будто он только и ждал нужного момента, чтобы броситься на зал и все в нем сокрушить и проглотить. Зловонный запах гнили переполнил театр.

Кукла, которая играла в этом аду мою роль, исчезла, накрытая столбом клубящейся пыли. Теперь поднялся второй занавес рядом с площадкой, на которой разыгрывалась та же самая сцена в увеличенном варианте — простой, но очень эффектный сценический трюк! Там можно было увидеть вблизи Мифореза значительно большего размера, отчаянно борющегося с бумажным хламом, из которого повсюду возникали страшные обитатели катакомб. Я сжался в своем кресле и плотнее запахнул накидку.

Будем честны, мои дорогие друзья: каждый, не совсем душевно здоровый, боится насекомых, не так ли? Только совершенно невпечатлительные лесорубы, муравьеды и исследователи пауков не испытывают отвращения к живым существам, имеющим больше четырех ног. Когда в клоаке Негорода пробудились кровососы с бесчисленными щупальцами, шевелящимися ногами и бьющими хоботками, когда они выползли на сцену из горы книг, демонстрируя свои черные блестящие панцири, щелкающие клешни и переливающиеся разными цветами фасеточные глаза, в зале началась настоящая суматоха, хотя это были всего лишь куклы. Дети плакали, матери успокаивали своих перепуганных чад, а их зрелые мужья с визгом поднимались на стулья. Я видел, как крепкого телосложения брюквосчет, рыдая, выскочил из зала! Между тем я бесстрашно сражался на сцене с многочисленными жуками, пауками, сороконожками и уховертками. Я обливался потом! Точно так же было и тогда. Только был еще седовласый гигантский паук, который с тех пор преследовал меня в кошмарных снах.

— Этот эпизод я никогда не смотрю, — призналась мне ужаска, закрывая глаза длинными пальцами. — Скажи мне, когда он закончится.

Сам я целиком отдался этому ужасу, ощущая свою беспомощность и сладострастие одновременно, впитывая его глазами, ноздрями и слухом, полностью погрузившись в происходящее и в воспоминания о прошлом. Это было мучительное, но в то же время очищающее переживание. Музыка теперь приобрела совершенно особое качество. Она больше не представляла собой исполнение какого-либо сочинения, а стала музыкальным сопровождением кошмарного действия — импровизацией грезящего мозга гениального музыканта, пренебрегающего всеми правилами композиции. Я слышал гармонию и диссонанс, которые каждой отдельной нотой воспринимали сущность кошмара, но тем самым придавали ужасу обаяние, которое делало его выносимым. Мурашки бегали по моему телу, но это вызывало приятное и поразительное ощущение. Это напомнило мне детство, когда мой крестный во литературе Данцелот Слоготокарь рассказывал мне истории на ночь. Хотя я лежал в постели, укутавшись одеялом, меня била дрожь, как при ознобе, когда Данцелот грохочущим басом рассказывал мне о сказочных монстрах и о невероятных геройских поступках. Постепенно переходя из мира реальности в империю грез, я продолжал фантазировать, чтобы потом продолжить фантазии в своих снах. Это состояние для меня — воплощение моего детства! Всходы, из которых выросло мое художественное творчество. Мне вспомнилась строка из стихотворения Пэрлы да Гано:

«То, что, как кажется, мы видим,
Не более чем сон во сне».