Лабиринт мертвеца

В монастыре жила горстка начинающих чудаковатых монахов вроде Чанга, а где-то в закрытых помещениях прятались ещё более чудаковатые монахи, «достигшие полного статуса ламы». Чанг про них ничего толком не рассказывал – Конвэй лишь узнал, что ламы любят Моцарта и годы напролёт «предаются созерцанию и впитывают мудрость». Так хорошо впитывают, что научились управлять собственным телом: «Ламы сидели на берегу замёрзшего озера, совершенно голые, на морозе и жестоком ветру, а их слуги делали проруби и потом укутывали простынями лам, окунувшихся в воду Окунались они раз по десять и простыни высушивали собственными телами». Мне стало зябко от одной мысли о подобных упражнениях. Нет уж, всяким простыням из проруби я бы всегда предпочла своё электроодеяло – под ним как-то проще и «предаваться созерцанию», и «впитывать мудрость».

К ламам Конвэя не пустили, однако он выведал, что в долине под монастырём живут несколько тысяч обычных людей. Они трудились на полях и плантациях, обеспечивали самих себя и заодно монахов. И они добывали золото. Золота у них скопилось столько, что его хватило бы на целую страну. Постоянной связи с внешним миром у Шангри-ла не было, но монахи заверили гостей, что месяца через два те смогут присоединиться к каравану, который доставит в монастырь новые предметы искусства, и так вернуться домой. За предметы искусства и другие радости в Шангри-ла расплачивались золотом, и путь каравана держался в строжайшем секрете, чтобы в Запределье, то есть во внешнем мире, никто не проведал о существовании богатого монастыря.

Конвэй с каждым днём всё больше узнавал о жизни монахов. В основе их веры лежала умеренность, они признавали все религии, ни с кем не враждовали, никого не отталкивали. В их до приторности доброжелательном и благопристойном мирке не было ни полиции, ни преступников. Настя взвыла бы там от тоски, а вот Конвэю монастырь понравился, и однажды его позвали на приём к Верховному Ламе, пообещав, что тот раскроет ему секреты Шангри-ла.

Побывать вместе с Конвэем на приёме я не сумела – ко мне подсела Таня в надежде поболтать о новом парне Насти, то есть о Глебе, и я отложила книгу. Отвечала нехотя, отшучивалась. Парочки потянулись по тропинке к двум мостам, и Таню увёл какой-то парень, наверное, года на два старше неё, если не на три. Мосты давно никуда не вели и ничего не соединяли, торчали посреди леса обглоданными хребтами допотопных гигантов, но парочки любили забираться на них, чтобы с высоты наблюдать закат и целоваться. Настя потащила туда Глеба, а меня неожиданно позвал Гаммер – не целоваться, конечно, а просто проводить солнце и вспомнить, как мы ещё в младшей школе впервые вскарабкались на металлический мост и как нам тогда было страшно. Я надеялась всё-таки попасть к Верховному Ламе и отправила Гаммера одного. Прочитала, что Верховный Лама был меленьким сухоньким старичком – встретил Конвэя в своих покоях, и у него оказалось жарко, как в турецкой бане.

На этот раз от «Потерянного горизонта» меня отвлекла Настя.

«Ты где?» – написала она в «Вотсапе».

«Читаю».

«Давай к нам!»

«Я сейчас на приёме у Верховного Ламы».

«Где?»

«У него жарко, как в турецкой бане, и он откроет нам с конвоем все тайны Шарнир-ла. Не отвлекай».

Конвоя и Шарнир-ла, разумеется, сочинил «Вотсап».

«Если не заметила, Гаммер за вечер полпачки ментолок сгрыз», – написала Настя.

«И что?»

«А то! Иди к нам!»

Я убрала смартфон и уткнулась в книгу. Когда стемнело, оба костра под мостом загорелись ярче, и какое-то время я читала Хилтона при их свете, а потом спрятала книгу в рюкзачок. Вернулись Глеб с Настей, и Глеб выглядел непривычно довольным. Он уже не казался первокурсником. Обычный девятиклассник, только одетый и причёсанный по-взрослому. Постепенно из тёмного леса к нам под мост вернулись и другие парочки. Гаммер откуда-то привёл Славу. Оставил его у костра, подошёл ко мне и принялся с преувеличенным жаром рассказывать, каким красивым был закат. Я видела, что Гаммеру неловко, мне и самой стало неловко, и я вздохнула с облегчением, когда он закончил говорить про свой распрекрасный закат и заговорил про старые кёнигсбергские кладбища.

У костров все разбились на группки, и самая большая группка собралась возле нас с Гаммером, потому что Гаммер занялся любимым делом – сочинял нелепые ночные страшилки, и было скорее весело, чем страшно. Гаммер заявил, что в лесу у двух мостов раньше находилось кладбище, а значит, парочки ходят гулять по костям так и не выкопанных покойников. Я не стала ему мешать, хотя могла бы поспорить, а вот про кладбища Лёбенихтского, Закхаймского и других приходов, на которых высились жилые многоэтажки Калининграда, Гаммер сказал правду. Собственно, он узнал о них от меня и лишь повторял мои слова. Говорил, что «Кловер Сити» у площади Победы построили на могилах Трагхаймского кладбища, а Балтийский парк культуры и отдыха со всеми танцплощадками и каруселями в советские годы устроили прямиком на Хабербергском евангелическом кладбище.